–Вода успокаивает.
–Эй,– Хэйдан гладит девушку по спине,– мы можем выслушать, помочь.
–Говори за себя,– бросаю я и собираюсь выйти из комнаты. Но девушка вытягивает руку в мою сторону и шепчет:
–Я вижу.
Замираю и оборачиваюсь через плечо.
–Что?
–Вижу, к-как тебя починить.
У нее странные глаза. Странное лицо. Она не красавица, но отвести взгляд сложно. Не знаю, что заставляет меня все еще стоять в ванной и наблюдать за каплями воды, что стекают по ее русым волосам. Починить? Не понимаю.
–Ты поломан,– заявляет девушка и неожиданно поднимается. Она будто и не видит, что вся одежда промокла, не чувствует холода. Хэйдан помогает ей выбраться из ванны.– Ты исцелишься, если она тоже исцелится, если исцелится эта девушка в спальне.
–Всем станет легче, если Ариадна придет в себя.
–Им станет легче,– соглашается Дельфия,– а ты начнешь жить.
От ее слов легкие обдает пожаром. Я стойко выдерживаю взгляд Дельфии.
–Хэрри, дай ей сухую одежду.– Я измученно отворачиваюсь.– А потом спускайтесь на кухню. Нам нужно многое обсудить.
Я иду вниз. На улице так темно, что не разобрать: настал вечер или это тучи. Сворачиваю на кухню, но застываю в проходе, едва заметив Мэри-Линетт.
Женщина опирается о разделочный стол. Ее голова опущена, волосы падают вниз, будто черный водопад, но, как только я оказываюсь рядом, женщина выпрямляется.
У нее удивительно рассредоточенный взгляд, налитый страхом и болью. Мэри-Линетт ждала кого-то. И этот кто-то – не я. Едва наши взгляды встречаются, она отшатывается и отворачивается, ссутулившись так сильно, что ее спина становится похожей на вопросительный знак.
Я сглатываю желчь, застрявшую в горле. Не знаю, что сказать. Я не умею.
–Ты что-то хотел?
–Нет.
–Наверное, ты проголодался.– Мэри решительно смахивает с лица слезы и подходит к холодильнику. Она тянет на себя дверцу.– Что хочешь?– Свет падает на ее лицо.
–Не нужно.
–У вас тут совсем пусто. Вы вообще ели?
–Не особо.
–Может, омлет?
Я наблюдаю за женщиной и не шевелюсь. Знаю, что не стоит шевелиться. Сейчас я нахожусь рядом с бомбой замедленного действия, и единственный выход – просто ждать.
–Можно омлет.
Мэри-Линетт достает дрожащими руками пакет с молоком, ставит на стол, потом так же решительно собирается достать пару яиц. Ее глаза покраснели, сосуды полопались. Не думаю, что Мэри вообще что-либо видит. Она шатается, будто слепая, изучая пальцами то ручку от холодильника, то край разделочного стола. Она достает упаковку яиц, смотрит на сковородку и в недоумении морщит бледный лоб.
–Я вот только не знаю… не знаю, как тут все работает.
–Я тоже в этом не разбираюсь.
–Надо приготовить постель для Дельфии. Я совсем забыла.
–Ничего страшного.
–Она ведь не будет спать на полу,– Мэри вытирает слезы и кивает,– надо подготовить гостевую комнату.
–Там вещи Хэрри. Но я скажу ему…
–Верно. Совсем не соображаю.
–Мы разберемся.
–Я не сомневаюсь, что…– Внезапно Мэри-Линетт роняет пакет с молоком. Он ударяется об пол, и белая жидкость растекается по деревянному полу. В глазах женщины проносится что-то беззащитное. Она застывает, будто мраморная статуя.
Я делаю шаг вперед, однако Мэри кричит:
–Не надо!
–Я помогу.
–Сама справлюсь.– Она зажмуривается.– Я смогу поднять пакет, Мэттью, и смогу его выбросить. Смогу приготовить омлет, включить приборы, постелить постель.
–Мэри…
–Я научусь, я все сделаю! Просто…– она запинается,– это она… делала. Я к счетам пальцем не прикасалась. К счетам, уборке, готовке. Я ничего не умею, ничего. Но я должна, теперь я должна научиться.
–Вы ничего не должны.
–Должна!– Мэри прожигает меня пристальным взглядом.– Я должна делать что-то, потому что, если остановлюсь, я пойму, что ее действительно больше нет.
–Мэри…
–Ее больше нет, Мэтт, ее нет!
–Вы справитесь.
–Разве?– Мэри-Линетт широко распахивает глаза.– Но как? Как я позабочусь обо всем, если не знаю, что делать?
Она беспомощно садится на пол, и я опускаюсь рядом.
–Все будет в порядке.
–Нет, Мэтт, ничего не будет в порядке. Уже не будет. Я не Норин.
–Никто не просит вас становиться Норин.
–Да? Но кто, если не я? Кто позаботится о доме? Кто позаботится об Ари? Об этом ты подумал?
–Мы поможем вам,– я пытаюсь говорить спокойно,– вы не одна.
–Конечно одна! У меня никого не осталось. Все мои близкие умерли, все. Я думала, я никогда не переживу потерю Реджины. Но теперь нет и Норин. О боже!– Мэри закрывает руками лицо.– Я не понимаю… я не понимаю…
Она запинается и поджимает ноги, будто защищаясь от реальности. Но ничего не выходит. Не получится. У боли есть отличное свойство – она не проходит просто так. Я помню, как чувствовал себя, когда умерла мама. Меня разрывало на куски, все жгло. Боль ни с каким чувством не сравнится. Ни с любовью, ни с завистью, ни с гневом. От этих чувств хочется действовать, сорваться с места и совершить нечто особенное. Плохое, хорошее – неважно. А от боли тебе хочется уйти. Уходя, хочется перестать дышать.
–Когда умерла моя мать…– шепчу я, рассматривая свои руки, я никогда не делился этими переживаниями,– мне было паршиво, я не знал, как избавиться от чувства, что легче никогда не станет. Знаете, что-то вроде тупика. Просыпаешься – и уже наперед знаешь, что лучше не будет.
–И что изменилось?– Мэри-Линетт смаргивает слезы.
–Да особо ничего. Я просто подумал об отце.
–Ты был ему нужен.
–А вы нужны Ариадне.– Я смотрю на женщину, а она отворачивается.
–Из меня выйдет плохая мать, Мэтт.
–Из меня тоже.
Мы усмехаемся, и Мэри-Линетт вскидывает брови, словно удивляется, что может не вспоминать о боли несколько миллисекунд.
–Думаю, мы не должны заменять кого-то. У Ари уже была мать. Вы для нее должны быть тетей, которой и были раньше.
–Возможно.
Женщина замолкает, а я поднимаюсь с пола и протягиваю ей руку.
–Давайте уберем тут и сделаем омлет.
–Научишь меня включать плиту?
