Люк закрыл лицо руками, пытаясь спрятаться от собственных мыслей.
Через несколько часов мать нашла его, сгорбившегося, на ступеньках.
–Люк! Ты меня ждёшь? Потерял всякое терпение? Как прошёл день?
Люк уставился на мать, словно на привидение из другого мира.
–Я…– начал он, готовый выложить ей всё.
У него больше не было сил молчать.
Мать пощупала его лоб.
–Часом, не заболел? Что-то ты бледный… Люк, я тревожусь о тебе целый день. Но потом напоминаю себе: дома ты вбезопасности, тебе ничто не угрожает.
Устало улыбнувшись, она взъерошила ему волосы.
Люк сглотнул подступивший к горлу ком и пришёл в себя. О чём только он думает. Про Джен никому говорить нельзя. Он её не предаст.
–Всё в порядке, ма,– соврал он.– Просто долго не был на солнышке. Нет, яне жалуюсь,– торопливо добавил он.
И снова спрятался.
24
Три дня Люк мучился, не зная, как поступить. То решал, что нужно остановить Джен, убедить, чтобы она не ходила на митинг. То думал, что должен к ней присоединиться. Иногда снова приходил в ярость и порывался пойти и потребовать извинений.
Но все порывы требовали встречи с ней, что было совершенно невозможно. Дождь, казалось, никогда не кончится, его потоки унылой серой пеленой закрывали обзор и омрачали настроение Люка, наблюдавшего за внешним миром через отдушину. Было слышно, как внизу вышагивает отец, время от времени бормоча о безвозвратной потере времени и верхнего слоя почвы с каждой каплей с небес. Люк чувствовал себя узником.
В четверг вечером он лёг в кровать, убеждённый, что ни за что не заснёт: он представлял Джен и других детей в машине, постепенно удалявшейся от него и приближавшейся к опасности. Но, должно быть, всё-таки задремал, потому что очнулся в холодном поту в полной темноте. Бешено колотилось сердце. Наверное, что-то приснилось. Или послышалось? Скрипнула половица. Он напряжённо прислушался, аж в ушах загудело.
Интересно, это он сам так громко и испуганно дышит или кто-то другой? В лицо брызнул луч света.
–Люк?– позвал кто-то шёпотом.
Люк подскочил на кровати.
–Джен? Это ты?
Она выключила фонарик.
–Да. Думала, расшибусь на твоей лестнице. Почему ты не предупредил, что она такая узкая?
Он слышал прежнюю Джен, без раздражения в голосе. Без одержимости.
–У меня и вмыслях не было, что ты будешь по ней карабкаться,– удивился он.
Сейчас, среди ночи, в его комнате обсуждать лестницу было почти безумием. Каждое произнесенное ими слово грозило опасностью. Мать спала очень чутко. Люк был рад, что не нужно двигаться дальше и обсуждать то, о чём Джен пришла поговорить на самом деле.
–Твои родители не заперли двери,– сообщила Джен. Она, казалось, тоже увиливала от главной темы.– Прикинь, как мне повезло, что правительство запретило домашних животных. Кажется, фермеры раньше держали огромных сторожевых псов, которые одним махом откусывали людям головы?
Люк пожал плечами, но потом вспомнил, что Джен в темноте его не видит.
–Джен, я…
Он долго колебался, подбирая слова, пока не проговорил:
–Я всё равно не могу пойти. Прости. Мои родители – простые фермеры, не юристы. И не из богатых. Историю меняют такие, как ты. А люди, как я, просто принимают жизнь такой, какая она есть.
–Нет. Ошибаешься. Ты тоже можешь влиять на ход событий…
Люк скорее почувствовал, чем увидел, как Джен покачала головой.
Даже в темноте он мог представить, как её аккуратно подстриженные пряди волос подпрыгнули и легли на место.
–Прости меня,– продолжила она.– Я пришла не уговаривать. Дело опасное, и принуждать никого нельзя. В прошлый раз я, пожалуй, перегнула палку. Просто хочу сказать, что ты настоящий друг. Мне будет тебя не хватать.
–Но ты ведь вернешься. Завтра… или послезавтра… после митинга. Я приду. Если всё пройдёт успешно, я войду через парадный вход.
–Будем надеяться,– тихо ответила Джен. Голос растворился в темноте.– До свидания, Люк.
25
Всю ночь Люк не смыкал глаз. С первыми лучами солнца он встал и тщательно уничтожил следы, оставленные Джен на полу и на лестнице.
Конечно, когда там ей о грязи задумываться. Он страстно надеялся, что хотя бы при подготовке митинга она продумала всё до мелочей.
Уже домывая пол на кухне, Люк услышал шум воды в туалете наверху. Он спрятал грязные тряпки в мусорный бачок и едва успел усесться на нижнюю ступеньку, как увидел на лестнице мать.
–Доброе утро, ранняя пташка,– зевая, сказала она.– Небось всю ночь не спал? Кажется, я что-то слышала.
–Да, не спалось,– откровенно признался Люк.
–И чуть свет уже на ногах… Ты не заболел?– Мать снова зевнула.
–Просто проголодался,– ответил он.
Но только поковырял еду вилкой. Кусок не лез в горло.
Когда семья разошлась по делам, он рискнул спуститься и тихонько включить радио. Передавали сводку погоды, рекламу семян сои и музыку.
–Ну давай, давай,– бормотал он, не сводя глаз с бокового окна и высматривая отца.
Наконец очередь дошла до новостей. Чьё-то стадо вырвалось из загона и устроило небольшую автомобильную аварию. Никто не пострадал.
Правительственный чиновник предрёк неудачную посевную из-за дождей.
Про митинг ни слова.
Заметив в окно отца, Люк выключил радио и бросился к лестнице.
За обедом отец забыл включить радио, иЛюку пришлось ему напомнить.
Диктор пообещал интересную новость после рекламы. Доев бутерброд, отец хотел выключить радио.
–Нет, нет, погоди,– попросил Люк.– Вдруг там что-нибудь интересное…
Отец недовольно хмыкнул, но выключать не стал.
Снова заговорил диктор. Он откашлялся и объявил, что новые статистические данные правительства подтвердили, что прошлогодний урожай люцерны стал рекордным за последнее десятилетие.
И так изо дня в день.
Люк ждал, надеясь что-нибудь узнать. Сколько он ни включал радио, так ничего о митинге и не услышал.
Стоило отцу выйти из дома, Люк включал свет у задней двери, прежний сигнал для Джен. Он так напряженно смотрел, ожидая ответной вспышки, что боялся ослепнуть. Но ответа не было.
Он вновь стал наблюдать за её домом с той же одержимостью, как и раньше, когда заметил её впервые. Она не появлялась. Её родители и братья приезжали и уезжали, как обычно. Грустили? Радовались? Тревожились? Вели себя как ни в чём не бывало?
