Он нагнулся и заглянул под кушетку, словно ожидал увидеть маленькие резиновые шарики, источающие ядовитый запах, вроде тех, что влетели в окна госпожи Моралес в другом, лучшем, мире.
«Бомбочки-вонючки»– это название им очень подходило.
–Не беспокойся,– сказала Эмма.– В этом доме нет ядовитых запахов. Судья и мэр здесь важные шишки. При помощи дурных запахов лидеры другого мира внушают обычным людям чувство безнадежности. Во всяком случае, это делает мэр. А сами правители и их семьи ни с чем таким не соприкасаются.
–Да? А это что за запах такой?
–Пахнет от нашей одежды?– предположила Эмма.– От волос? От нас самих?
–Может быть, эта гадость застоялась у нас в ноздрях,– сказала Кона, шмыгая носом. Она выдохнула и снова вдохнула.– Но… я тоже чувствую. Как будто тут умерла целая стая крыс.
–Здесь, у стены, ещё хуже,– сообщил Рокки, отодвигаясь от кушетки, и поморщился.– Кона, не пускай сюда сестрёнку.
–Кажется, стена сломана,– вдруг сказал Финн, щурясь – его глаза ещё не привыкли к темноте.
Все посмотрели на стену. По ней тянулась тёмная линия, которая на высоте примерно двух с половиной метров поворачивала под прямым углом.
–Ясно,– сказал Чез.– Это дверь. Наверное, она ведёт в один из здешних потайных ходов. Кто-то оставил её приоткрытой.
–Значит, этот ход не такой уж тайный,– заметила Эмма.
Она встала – и чуть не упала. Ноги у неё совсем онемели и только-только начали отходить. Направившись к трещине в стене, она лишь чудом не споткнулась, но голова у Эммы уже работала. Рокки был прав. В этом доме тоже воняло. И запах стал ещё сильнее, когда Эмма подошла к двери.
«Я должна узнать, что там такое…»
Закрыв ладонью рот и нос и подавляя тошноту, она потянула дверь на себя. Перед ней, как она и ожидала, открылся тёмный коридор.
Во время прошлого путешествия Эмма и её братья провели немало времени, бродя по тайным ходам в доме судьи Моралес, поэтому дорогу они знали хорошо. Эмма совершенно не удивилась, увидев впереди в узком коридоре голые балки и гипсокартон. Только пол, кажется, изменился. Кто-то застелил коридор чёрной бугристой резиной…
Эмма моргнула, и наконец её глаза привыкли к темноте.
Она ошиблась. Коридор не изменился.
Просто пол был сплошь усеян бомбами-вонючками.
Глава 24
Чез
–Ложись! Тебя увидят!– прошипел Чез.
Он бросился к Эмме, чтобы схватить её и прижать к полу. Но после перехода между мирами мышцы ему не повиновались, и он чуть не упал рядом с ней.
Эмма подхватила брата и помогла ему устоять.
–Нет, Чез… посмотри,– сказала она, разворачивая его лицом в гостиную.– Здесь, кажется, никого нет, кроме нас.
Чез моргнул. Дом выглядел заброшенным. Распахнутая входная дверь покачивалась на ветру. Чез посмотрел на верхний ряд окон в прихожей, которых не было в доме госпожи Моралес в другом мире: все стёкла разбиты, занавески и жалюзи колышатся от сквозняка.
–На людей в этом доме тоже напали,– мрачно сказал Рокки, подходя к Чезу и Эмме.– Может быть, сначала напали на них. А потом… потом… ну, как это бывает… всех увезли отсюда? Похитили?
Чез вспомнил послание, которое получила Натали: «Мы все в опасности. Помогите мне, а я помогу вам». Он вспомнил, какая закулисная битва разыгралась между доброй судьёй и злым мэром во время их прошлого визита в этот мир. Казалось, судья Моралес тогда победила, но…
«Мэр на свободе, и он напал на нас,– подумал Чез.– А судьи нигде не видно. Это плохой знак».
–Возможно, монетка от другой Натали предупреждала нас именно об этом,– сказал он, поморщившись.– Об обоих нападениях, там и здесь. Но… мы не помогли другой Натали и её маме. Мы стали играть с монетками и отвлеклись.– Чез почувствовал, что краснеет. При воспоминании о монетках у него закружилась голова. Когда они посыпались сверху, когда Натали осторожно переложила их ему в ладони… что он мог почувствовать, кроме радостного удивления и трепета? И что мог делать? Только смотреть на Натали и улыбаться… Чез взглянул на монетки, которые по-прежнему сжимал в левой руке. Почти всё, что отдала ему Натали, он сохранил.
–Они нас просто свели с ума,– признала Кона.– Но, по-моему, это не лучший способ передавать сообщения.
–Хм,– сказала Эмма и начала рыться в кармане. Она достала свою монетку и протянула её Чезу.– Подожди минуту… нет, тридцать секунд, а потом верни её мне.– Она шагнула в коридор, полный бомб-вонючек.
И сразу же зарыдала.
Это было ужасно. У неё словно разрывалось сердце, как если бы все, кто был ей дорог, погибли, и она знала, что больше в её жизни не будет ни одного проблеска света. Она топала ногами и царапала себе щёки.
Чез не мог этого вынести.
–Эмма, пожалуйста, перестань!– взмолился он.– Выходи оттуда! Всё будет хорошо, я обещаю! Я…– Он в отчаянии сунул ей монетку, хотя тридцать секунд ещё не прошли.
Эмма вернулась в комнату. Глаза у неё ещё блестели от слёз, но морок
[1] прошёл. Углы губ у Эммы дрожали – она пыталась улыбнуться.
Финн крепко обнял Чеза и Эмму, как будто они оба только что спаслись от страшной опасности.
–Что вы делаете?– недовольно спросил Рокки.– Некогда играть с бомбами-вонючками! Мои мама, брат и сестра по-прежнему в опасности!– Он посмотрел вокруг, явно ожидая, что Кона его поддержит. Но у той глаза блестели почти так же, как у Эммы.
–Она пытается понять, в чём там дело с монетками,– объяснила Кона.– С монетками, бомбами-вонючками, разными мирами и… с нами. Да, Эмма?
Эмма вознаградила Кону широкой улыбкой. Конечно, у них не совпадали мысли, как у обеих Натали. Или даже как у мамы и миссис Густано. Но они с Коной уж точно понимали друг друга.
–Не знаю, на что ещё они способны, но рядом с бомбами-вонючками эти монетки дают что-то вроде иммунитета,– сказала Эмма.– Они защищают от страха.
Рокки порылся в кармане и достал монетку с надписью «Пожалуйста, послушай». Судя по всему, ему очень хотелось проверить гипотезу Эммы, но он не решался.
–Я держу монетку в руке и всё равно чую этот запах,– пожаловался он.– И какой-то голос в голове говорит: «Может быть, ты больше никогда не увидишь близких. Может быть, они сейчас страдают, а ты даже не пытаешься им помочь».
–Правильно,– кивнула Эмма.– Именно так – «Может быть, ты их никогда не увидишь. Может быть, они страдают». Но без монетки ты будешь думать: «Я точно знаю, что никогда их больше не увижу. Я точно знаю, что они страдают, а я ничего не могу сделать. Я ненавижу себя. Ненавижу всё на свете. Надежды нет».
