– Но сейчас его нет.
– Оно есть, только скрыто облаками.
– Возможно, – сказал Рейвенскрофт, оперся локтем о колено и опустил подбородок на ладонь.
– А еще имеются женщины, – произнес Чамберс задумчиво. – Они никогда не меняются.
Рейвенскрофт с горечью рассмеялся:
– Женщины непредсказуемы! Возьмите, к примеру, мисс Венецию. Не далее как две недели назад она отчаянно флиртовала со мной.
– Флиртовала? – пожал плечами Грегор. – Венеция никогда не флиртует.
– Она мне сказала, что я написал замечательное стихотворение, лучше, чем пишет этот ваш пресловутый Байрон.
– Это не имеет ничего общего с флиртом. Даже я мог бы написать стихотворение получше тех, что пишет Байрон. Пожалуй, ближе к истине, что Венеция пожалела вас и навязала вам участие в одном из своих прожектов.
– Вы имеете в виду мисс Платт?
– Именно! Я не совсем понимаю, ради чего Венеция затеяла эту маленькую игру, но у нее, несомненно, есть какой-то план.
– Я вам объясню, в чем дело, – печально произнес Рейвенскрофт. – Венеция попросила меня оказать внимание этой долговязой особе, поскольку решила, что это повысит самооценку мисс Платт и поможет ей смелее противостоять нападкам миссис Блум.
– Так вот оно что! Но мисс Платт, мне кажется, весьма радуется вашим любезностям.
– Что верно, то верно, – мрачно согласился Рейвенскрофт. – Сегодня перед обедом Венеция предостерегла меня: сообщила, что мисс Хиггинботем сказала мисс Плат, будто бы если мужчина посмотрел на женщину особенным взглядом, то, значит, он хочет на ней жениться.
– Посмотрел?
– Да. Можете себе представить, насколько это ужасно. Предположим, вы за обедом встретились с женщиной глазами, и она после этого начала говорить всем и каждому в городе, что вы в нее влюблены, в то время как вы всего-навсего искали солонку?
– Очень жаль, – жестким тоном произнес Грегор. – Впрочем, вы это заслужили. Чего ради вы согласились участвовать в одной из затей Венеции?
– Она очень просила меня об этом. Разве мог я ей отказать?
– Вы могли сказать ей: «Нет, я не хочу быть соучастником ваших безумных планов». Советую попрактиковаться перед тем, как снова встретитесь с ней.
– Я не мог отказать Венеции!
– Как только вам могло прийти в голову похитить ее? Ведь это бессмыслица.
– Похищение тут ни при чем, я был уверен, что она любит меня.
– Будь вы уверены, что она любит вас, не стали бы лгать ей ради того, чтобы усадить ее в карету.
Рейвенскрофт задумался, потом заговорил взволнованно, запинаясь чуть ли не на каждом слове:
– Вы полагаете, что если бы я попросил ее выйти за меня замуж в более романтической манере, она согласилась бы? Если бы дарил ей цветы, становился перед ней на колени? Женщинам это нравится, как вы знаете. В особенности таким, как Венеция.
– Чепуха!
Чамберс перестал помешивать ром и с любопытством взглянул на хозяина.
Грегор подавил раздражение и сказал:
– Мне надо выпить еще.
Чамберс немедленно наполнил его кружку. Жидкость обожгла Грегору горло, но придала ясность его мыслям.
– Вы просто глупец, если воображаете, будто Венецию могут увлечь романтические бредни. Она не похожа на других женщин.
– Она особенная, я допускаю это. Но это не значит, что ей не нравятся любезности. Женщины падки на такие вещи, как цветы, стихи и…
– Далеко не каждая женщина поддается столь смешным аллюзиям чувства.
– Каждая, – стоял на своем Рейвенскрофт. – Спросите Чамберса.
Грегор повернулся к своему груму и увидел, что тот кивнул.
– Простите, милорд, но молодой человек прав. Женщины придают подобным вещам большое значение, гораздо большее, чем вы думаете.
Грегор нахмурился и резко бросил:
– Многие женщины. Но не Венеция.
Рейвенскрофт наклонил голову набок и вцепился в бочонок.
– Почему бы Венеции не любить те же вещи, какие любят другие женщины? Что делает ее такой особенной?
– Многое, – ответил Грегор. – Вы не знаете Венецию так же хорошо, как я.
Где-то на задворках сознания еле слышный голосок нашептывал Грегору, что на самом деле он не знал Венецию так хорошо, как ему казалось. Сегодня утром он убедился в этом.
На сердце у Грегора стало тяжело, и он одним глотком прикончил остаток пунша.
Что, если… Что, если щенок прав? Что, если Венеция и вправду ценит такую чушь, как стишки и цветочки? Неужели он мог настолько ошибиться в ней?
Вполне возможно.
Чамберс почесал, нос.
– Не исключено, что мисс Оугилви несколько отличается от прочих женщин. Она лихо скачет на лошади, а уж если упадет, не станет плакать и жаловаться, не в пример другим женщинам. Взять хотя бы ее матушку…
Чамберс выразительно пожал плечами.
– Точно! – подхватил Грегор. – Венеция давно поняла цену всем этим женским эксцессам и нечувствительна к ним.
Он взял кочергу, открыл дверцу печки и сунул в огонь толстый обрубок дерева. Повернув голову, увидел, что Рейвенскрофт уставился на него с величайшим возмущением.
– Что вы делаете? – спросил молодой лорд весьма резко.
– Я всего лишь подложил дров в огонь. Он почти совсем погас.
– Но ведь от этого станет жарче! – Рейвенскрофт обратился к Чамберсу: – Это нечестно! Я требую нового пари! Маклейн прибавил жару!
Чамберс бросил в котелок с пуншем еще несколько штучек гвоздики и сказал:
– Да. Он так и сделал. И это очень хорошо, потому как становится холодно.
– Но тогда сосулька будет таять быстрее!
– Возможно.
– Тогда я требую нового пари!
– Ну уж нет.
– Почему нет?
– Когда лорд Маклейн вошел сюда, он открыл дверь, и тут стало холоднее. Стало быть, надо сделать шансы равными и подогреть воздух.
Рейвенскрофт как-то странно скосил глаза, словно пытался представить себе всю картину в целом.
– Я понимаю, что вы имели в виду, – обратился он к Грегору. – В конечном счете мне не за что на вас сердиться. Разве что зато, как вы говорили о Венеции.
– Но ведь я только и сказал, что она не похожа на других женщин, что она особенная.
– Я тоже привык к этой мысли, но теперь… – Рейвенскрофт насупился и после недолгой паузы продолжал: – Теперь до меня дошло, что она, быть может, только кажется особенной, потому что сама не понимает, что она не такая.
