Нет у меня никаких шансов. Нет, не было и никогда не будет. Потому что я лох, которого, несмотря на огромные габариты, никто никогда не замечает. А если кто и замечает, то начинает обсмеивать или смотреть на меня с жалостью за то, какой я пугливый, неуверенный и стеснительный, совершенно не задумываясь о том, что я, вообще-то, таким не родился.
Меня таким сделала моя биологическая мать, с которой я до семилетнего возраста не жил, а выживал. Не знаю почему, но я её постоянно раздражал. Будучи трезвой, это раздражение она выпускала только на словах, унижая меня и говоря, что я тупой урод и что зря не сделала аборт, когда ещё была такая возможность. Стоило же матери напиться, она ещё и к рукоприкладству прибегала. А также частенько покидала квартиру на неделю-две, запирая меня внутри одного без еды. Но это ещё не страшно. Помирать с голода в одиночестве мне нравилось куда больше, чем находиться с ней и её очередным мужиком, получая от них новую порцию ударов и упрёков в том, какой я никчёмный.
К счастью, однажды мать переборщила по пьяни и обеспечила мне сотрясение мозга с переломом рёбер. Впервые я отключился от боли, а проснулся в больничной палате, где помимо врача рядом со мной находился социальный работник.
С трудом, но я рассказал ему обо всём ужасе, что творила со мной моя мать, и вскоре её лишили родительских прав, а меня отправили в детдом, где я прожил чуть больше года, также подвергаясь насмешкам и издевательствам детей из-за моей пугливости, замкнутости и проблемами с речью. А я не пытался это исправить и просто терпел, считая такое отношение к себе нормой, ведь благодаря матери другого я не знал.
Моя жизнь стала напоминать жизнь нормального ребёнка только после усыновления. Мои приёмные родители – люди с огромнейшей душой – явно были посланы мне в подарок за все мои мучения. Они выбрали меня среди всех детей, нисколько не испугавшись моих дефектов, тем самым доказав, что в мире существует доброта и любовь. За что я по гроб жизни им буду обязан, ведь неизвестно, каким человеком я стал бы, если бы они не забрали меня из интерната.
Я никогда ни с кем не делился историей моего детства и не собираюсь этого делать. Пусть окружающие думают обо мне что хотят. Это их право. Мнение незнакомых и абсолютно безразличных мне людей меня не волнует. В отличие от Ланиного. Но она, увы, не дала мне возможности ничего о себе рассказать. Даже имени – и того она не узнала. И судя по череде сториз, за которыми я слежу как мазохист, весь следующий после её побега месяц, Лана и не жаждет его выяснить.
Она улетела в Париж, где ежедневно веселится и проводит время в компании разных парней. Каждый, как модель, сошедшая с билборда, и наверняка уверенный в себе на все сто. Во мне нет сомнений, что ни один из них не боится слишком долго смотреть ей в глаза и говорит чётко и ясно, а не так, словно он – заевшая кассета.
Видеть Лану вместе с другими парнями больно до смерти. А ещё больнее представлять, как каждый из них по ночам вытворяет с ней то же, что мне посчастливилось вкусить всего один раз. Окей, не раз. Фактически было три раза, но вы поняли, что я имею в виду.
Пока она там отдыхает в Париже, я схожу с ума от ревности, помноженной на ярость. Но ярость моя направлена не столько на Лану, сколько на самого себя. Ведь, невзирая на всю боль и разочарование, я всё равно бесконечно скучаю по ней и ничего не могу с собой поделать. Я не могу заставить себя разлюбить её, как бы мне того ни хотелось.
Весь месяц я непрерывно прокручиваю события той ночи, рисую Алану на планшете, пытаясь отобразить её лицо и фигуру максимально реалистично. А когда за день до начала учебного года наконец вижу сториз о том, что Алана садится на самолёт до Спрингфилда, меня прямо-таки распирает от радости. Я будто оживаю от осознания, что совсем скоро увижу её вживую.
Так оно и происходит, стоит мне заметить её в коридоре университета, как всегда, красивую до неприличия и почему-то грустную. Этого никому не видно. Но за три года наблюдения за ней я научился распознавать, когда её улыбка искренняя, а когда – всего лишь маска, под которой она тщательно скрывает свои переживания.
И вот уж не знаю – это безумная тоска по ней, необходимость узнать, что её гложет, или же желание отдать ей подарок, который я по памяти рисовал для неё, наполняет меня смелостью двинуться ей навстречу, но я делаю это…
Иду прямиком к Алане и не сворачиваю никуда, как обычно это делал, чтобы не столкнуться с ней лицом к лицу. Иду и чувствую, что начинаю задыхаться, а сердце в любой момент может отказать от волнения. Иду до тех пор, пока между нами не остаётся пара-тройка метров, и Лана наконец не замечает меня.
Она тормозит одновременно с моим сердцебиением, всего на миг округляет глаза, а затем смотрит на меня так, словно призрака увидела.
–П-п-п-прив-в-вет,– не передать, чего мне стоит, выговорить это простое приветствие, но я кое-как справляюсь с этой задачей, облившись десятью потами.
Жду от Ланы хоть какой-то реакции, улыбки или короткой фразы, но секунды летят, а она всё молчит и молчит, словно все слова разом растеряла. Просто глазеет на меня своими бесподобными глазами, вынуждая меня запереживать ещё сильнее.
–Лана! Наконец ты вернулась!– восторженный голос одной из двух подбежавших к ней подружек заставляет нас обоих вздрогнуть.– Мы успели соскучиться по тебе!
–Да, и обзавидоваться, пока следили за твоим отпуском. Ты должна нам всё рассказать о Париже! Во всех подробностях,– вторая девушка обнимает Алану, затем оглядывает с головы до ног, отмечая, как она похорошела за время поездки, а после переводит взор на меня.– Ой, а это кто? Мы помешали вашему разговору?– рыжая детально сканирует меня, но не с восторгом, как Алану, а с плохо скрываемым недоумением – о чём, в принципе, мы с ней можем говорить?
–Конечно, не помешали. Вы что? Я его впервые вижу,– усмехается Лана, бросая на меня неприязненный взгляд и будто нож в грудину всаживая.
–Фух, я уже испугалась, что тебе за месяц голову перегрело,– посмеивается рыжая.
–Ничего подобного. Он просто встал передо мной как истукан. Давай, двигай, куда шёл. Не мешайся под ногами!– взмахнув рукой, требовательно выдаёт девушка, возвращение которой я ждал как манны небесной.
–Он, по ходу, не только большой и странный, но ещё и глухой,– вмешивается вторая подружка, когда я слишком долго не двигаюсь с места.– Пошли, Лан. Не обращай на него внимания и лучше начинай рассказывать, как прошла поездка.
И Лана просто обходит меня, словно я мешающий ей столб, больше ни сказав мне и слова. Не посмотрев на меня и ни разу не обернувшись, будто действительно только что столкнулась с незнакомцем.
Но зато оборачиваюсь я. С трудом, словно распадаясь на части, но я оборачиваюсь, чтобы посмотреть Алане вслед, слыша отголоски её восхищения о своих любовных приключениях в самом романтичном городе мира.
Глава 10
Алана
Разлепляю веки и в первый миг не понимаю, где нахожусь. Тёмный тканевый потолок, такие же стены, звонкое щебетание птиц и духота, осевшая липким слоем пота на моём лице.
