- Шанс есть всегда и у всех.
- А у меня?
- А у тебя… - шумно вздохнула и повернулась к нему, чтобы видеть глаза цвета горького шоколада. – Ты издеваешься, Козырский?
- Что не так? – выпучил она невинное глаза, торчащие из, чтоб его, черной шляпы.
- В шляпе, серьёзно?! Ты пришёл в шляпе?
- Прости, – рассмеялся он, снимая головной убор с головы. – Увидел их в киоске рядом и не удержался. Эта с розовой лентой тебе.
Вытащив одну шляпу из другой, он надел мне на голову ту, у которой имелась розовая лента, а себе оставил с синей.
- А цветы ты принёс, чтобы похвастаться? – спросила, бросив взгляд на букет розовых пионов в его руке.
- Ага, - уголки его губ поползли в довольной ухмылке. – Красивые?
- Очень.
- Значит, твои, - протянул мне букет, даже не планируя принимать какие-либо возражения.
- Даже рубашечку нагладил, - ехидно подметила я, зарываясь лицом в цветы, чтобы вдохнуть их тонких аромат и спрятать румянец в розовом цвете.
- С четвертой попытки.
- А предыдущие три?
- Прожёг, - смущенно улыбнулся Матвей, слегка потупив взгляд. – Так что, если вдруг захочешь дома походить с открытой спиной или грудью, то могу одолжить любую из них.
- Дурак, - хохотнула я, шуточно ударив его по носу букетом.
- Идём? – спросил Матвей и подставил локоть, на котором мне, судя по всему, полагалось повиснуть как истинной леди.
- Идём, - гордо прошагала мимо и вышла на тротуар в обнимку с букетом.
Локоть и другие части его тела, подчеркнутые рубашкой и джинсами, решительно проигнорировала.
Тихо усмехнулся, качнул головой, но пошёл следом за мной.
- Уела.
- Руки заняты, - уткнулась в букет, чтобы спрятать ехидную улыбку. – И куда мы идём?
- Туда, потом туда и потом можно вон туда, - рассказывал Матвей наш предполагаемый маршрут, указывая руками в разные от нас стороны.
- То есть, конкретной цели нет?
- Главное – с тобой, а куда – неважно.
- А если я решу уйти? Прямо сейчас, - заглянула в его глаза, в которых на секунду вспыхнула растерянность.
- Я приму это как взрослый двадцатидевятилетний мужчина.
- И как же взрослый двадцатидевятилетний мужчина принимает уход дамы со свидания?
- Лягу на тротуар и буду плакать. По-мужски так… вприкуску с асфальтом, - улыбнулся уголками губ и с хитрым блеском в темных глазах из-под козырька картонной шляпы.
- А ногами дрыгать будешь?
- Конечно! Я же буду крайне обижен.
- Тогда начинай, - многозначительно посмотрела на асфальт под ногами и отошла в сторону. – Ну.
- А ты что будешь делать?
- Выпендриваться. Могу себе позволить.
- А можно я буду кричать «дай!» пока буду плакать, лёжа на асфальте? – спросил Матвей и, кажется, в самом деле собрался устроить показательную истерику в городском парке.
- Зачем?
- Вот представь себе: реву я, значит, во всю глотку, кричу «дай!», а к нам подходит какая-нибудь милая бабулька. Спрашивает, в чем дело, а потом, вникнув в ситуацию, говорит тебе: ну, дай ты ему! Сложно тебе, что ли?!
- Точно – дурак, - рассмеялась я и подошла ближе. – Ладно, пойдём… туда. Не хватало ещё, чтобы ты к бабулькам лез.
- Ладно, так уж и быть, сегодня я всецело твой, - подошёл ближе и зашагал со мной в ногу по узкому тротуару.
Снова уткнулась носом в цветы, которые приятной тяжестью тянули руки и моё внимание к себе.
- Я думала, ты снова придёшь с плюшевым медведем.
- Я же не дурак. В этот раз заработал на цветы и ресторан.
- Мальчик подрос, - уважительно кивнула.
- А где тот медвежонок? – спросил Матвей аккуратно. – Ты его, наверное, сразу выкинула?
- Хотела, - уставилась перед собой в линию заката. – Сначала хотела оторвать ему голову, сжечь, даже в унитазе утопить, но потом мама сказала, что он ни в чем не виноват. И если мы расстались с тобой, то медвежонок не должен из-за этого страдать. Он как ребенок, который просто остается жить с матерью.
- Он до сих пор с тобой живёт?
- Нет. Я же не дура, столько лет таскать с собой плюшевого медвежонка, - говорила я так искренно, что начала верить, что я не дура, у которой уже двенадцать лет в шкафу живёт плюшевое напоминание, подаренное когда-то Козырским.
- Я тогда сразу после школы пошёл к отцу в контору, чтобы заработать на этого медвежонка и на кафе.
- А еще перед этим ты проспорил Маслову и тебе пришлось страдать весь оставшийся вечер, - напомнила я ему и себе, одномоментно испытав желание двинуть ему букетом по морде и уйти, не оборачиваясь.
- Я специально проиграл ту игру, - будто бы смущенно поджал губы и опустил взгляд. - Иначе тебя пригласил бы Маслов. Он, конечно, мой друг, но… я проиграл бы гораздо больше, если бы выиграл.
- Несостыковочка, Козырский. В таком случае, если ты намеренно проиграл, то почему на следующий день вылил на меня тонну грязи да еще и при своих друзьях?
- Из друзей там был только Масёл, остальные – так…
- Какая разница? Всё равно потом до самых каникул вся школа шушукалась за моей спиной.
- Ты после этого даже ни разу не посмотрела в мою сторону.
- Отчего же?! На последнем звонке я смотрела и очень живо представляла, как задушила бы тебя лентой выпускника.
- Заслужил, - хохотнул он совсем невесело. – Простишь?
- Нет. С чего бы? – взглянула на него. – Ты бросил меня без объяснения причины, на глазах у толпы скалящихся школьников. Это, чтоб ты знал, самый страшный сон любой девочки-подростка. И еще несколько лет назад я бы убила тебя этими цветами, но, пройдя измену мужа, развод и дележку имущества, то, что было когда-то там, в сопливой юности, уже не кажется таким уж смертельным. Знаешь, когда каждая незначительная проблема кажется концом света. Сейчас для меня всё осталось лишь воспоминанием. Местами – приятным, а местами – я до сих пор душу тебя той лентой. Синей, если не ошибаюсь…
- Не ошибаешься, - кивнул Матвей. – Но ты после того вечера не особо-то и горевала, - с поддельной укоризной произнёс он.
- Это когда это?
- Когда ты пошла с моим одноклассником на свидание.
- С Сомовым-то? – прыснула я, глянув в небо. – Это было самое ужасное свидание в моей жизни. Он пытался меня излапать каждый раз, когда я моргала.
- Козёл.
- Да… - погрузилась я в воспоминания. – Но, с другой стороны, когда на следующий день он стоял на линейке с таким же синим лицом как его лента, мне даже как-то жалко его стало. На пару секунд.
