За Тольятти, который стоял на другом берегу, дальше на восток начиналась великая сушь. Тут тоже была территория орды, хотя эта земля об этом еще не знала.
«Нога штурмовика всегда ступает по своей земле»,— процитировал какую-то книжку Генерал.
Они перестроились. Теперь ехали медленнее и высылали вперед машины разведки. Опасные места проверяли мобильные группы. Но в основном люди Башкирии и Предуралья враждебности не проявляли. Наоборот, встречали радушно — и чем беднее и голоднее деревеньки, тем сильнее была радость при виде колонны машин и флагов СЧП.
В деревне Кашкалаши, где никаких «калашей» не производили и даже не имели, они остановились на ночлег. Это было полсотни жавшихся друг к дружке наполовину завалившихся хат из кирпича и шлакоблоков. Деревьев тут было мало, только мертвые и засохшие — на дрова еще годились, но не на стройку.
Добровольцам с Волги при взгляде на эти места захотелось повернуть назад. Они привыкли к большой и малой воде, которая хоть и не всегда пригодна для питья и мытья, но всегда есть, и до нее можно дойти пешком. А тут, чтобы добраться до воды, надо ехать на машине. «Засухи здесь нет только зимой, когда идет снег,— объяснил Окурок своим.— До войны было по-другому, говорят, но нарушился какой-то баланс, и теперь стало так».
Генерал говорил, что дождевой влаги стало не хватать, водоносные пласты уходили в глыбь, а небольшие речки пересыхали.
Земля была растрескавшаяся и твердая, как камень. И это в начале сентября. А что в жару?
Скотины во дворах не было. Даже собак.
Только у местного бая, который снял перед ними шапку-тюбетейку, отдал им лучшие комнаты в своем кирпичном доме с чисто выметенными полами и привел к каждому командиру на ночь по женщине, была пара коров.
—Где вы быков берете для вязки?— со знанием дела спросил Мустафа. Он решил поехать с группой в самый последний момент.
—Шприц берем, к соседи ездим,— ответил «мэр».
Сам мужик был так угодлив, что и жену бы им отдал, если б они попросили. Даже по сравнению с Калачевкой эти поселки со странными названиями выглядели уныло и мрачно, будто стояли одной ногой в могиле.
Но люди — грязные, оборванные, голодные — были рады им. Их встречали бы с цветами, если бы знали, для чего те нужны. На них смотрели с завистью и надеждой…
Пока ехали между покосившимися заборами, за ними наблюдали чумазые дети. И каждый мальчишка явно хотел быть как эти сильные мужчины с оружием, сидящие в бронированных грузовиках.
Некоторые жители пытались прочесть надписи на бортах и флажках, но большинство смотрели непонимающими взглядами. Они не умели читать. Старики пучили глаза. Тут еще никто не слышал о Викторе Уполномоченном и его подвигах. Ничего, услышат. Молва принесет.
Полуголый босой сумасшедший бросил вслед какашкой, подняв пустые невидящие глаза. Но его тут же оттолкнули прочь от дороги и начали дубасить свои же соседи, чтоб не позорил и не навлекал гнева.
Даже русский язык был здесь другой — с вкраплениями незнакомых слов, похожих на матерки. Марат Нигматуллин то и дело общался с аборигенами по-своему, хоть и говорил, что они немного из другого племени.
Когда уезжали, в память о них остался только наскоро сшитый флаг, поднятый на самый высокий столб, да еще энное количество детей, которые родятся в положенный срок. Тратить свое время на это захолустье ордынцам было не с руки.
В этих местах чаще, чем на Волге, рождались в пометах «уродцы» — детеныши с отклонениями. В каждой деревне, стоило выпить с местным начальником по стаканчику, сразу же начинались рассказы о неведомых тварях, которые воровали детей по ночам. Тут их называли «мутаты».
Генерал обещал автомат сотой серии тому, кто притащит ему такой труп. Но никаких хищных страховидлов никто не добыл. Окурок считал, что дети исчезали оттого, что в голодный год родители сами отводили их подальше в лес. Или и того хуже.
Бойцы тоже любили травить байки ночами у костра. Об упырях, о зеленой жиже, о тварях со щупалами. Больше всех про этот зоопарк любил рассказывать Комар. Однажды Окурок увидел, как он прячет в вещмешок потрепанную книжку в потертой обложке, на которой был изображен монстр с оскаленной пастью и мужик с мечом. Сам он никогда не понимал этой страсти — разглядывать страницы с черными буковками.
В следующем селе им показали курицу с четырьмя недоразвитыми крыльями. Окурок сразу свернул ей шею и приказал сварить для командиров суп. Если до сих пор была жива и несла яйца, то ее мясо не могло быть опасным. Хотя собаки, конечно, вкуснее.
В крупных городах, которых им встретилось два, радости было меньше. Но и там никто не брался за оружие.
Следующей остановкой был большой довоенный город с названием Уфа. Окурок в прежние времена бывал возле него и даже видел в бинокль его серые многоэтажки, но внутрь не заходил. Знал, что местные стреляют без предупреждения. Здесь проживало около тысячи человек, занимая несколько укрепленных пятиэтажных домов прямо в застройке. Видимо, призраки здесь были тихие и своих не трогали. Картошку местные выращивали во дворах, распахав и скверы, и спортивные площадки. Картоха была мелкая и сухая.
Если раньше Окурок обошел бы это место десятой дорогой, то теперь он был не одинокий бродяга, а один из мелких командиров могучей орды. Их приняли хоть и без радости, но с почетом, и выделили на время целый дом Культуры.
На встрече Окурок сидел за общим столом между Генералом и Маратом Нигматуллиным. Марат был здесь главным переговорщиком и уболтал-таки мэра, дочерна загорелого лысого татарина, не снявшего даже за столом две кобуры. Пробормотав «бисмилля!», тот согласился на сделку, отныне и этот город за скромную ежегодную мзду получал защиту и покровительство СЧП.
А на въезде в многоэтажный укрепрайон бойцы отряда «Череп» поставили щит на подпорках. На нем краской старательно вывели:
УФА.
Город под зашшитой
Сахалинскага Черезвычайнаго Правителства.
Арда — это порядак!
Генерал потом долго ругался про неграмотных дебилов, которых некому грамматике учить, и всё заставил переделывать.
Но Уполномоченный ждал от них иных результатов.
В Уфе «мэр» подсказал им прямую дорогу до Ёбурга. Хотя Окурок и без него уже пометил все на карте, его это позабавило. Человек уж очень хотел, чтоб они разорили богатых соседей.
«Лучше пусть у соседа корова сдохнет, чем у меня прибавится».
Секрет был в том, что Ёбург, который иногда звали Новым Ёбургом, стоял не на месте старого Екатеринбурга, как предполагал Генерал, а гораздо западнее. Там, где раньше был город Белорецк. Видимо, его после войны заселили выходцы из Екатеринбурга, который сейчас был почти в центре свечения — отсюда и название. С матерным словом оно связано не было — Ёбургом называли столицу Урала еще до войны.
