Следующая экспедиция состоялась только через девять лет, была куда скромнее и цели имела в пределах региона. Прожив в этом месте полвека, они решили, наконец, тщательно проверить, обитаемы ли земли между Ленинском и областным центром. До этого они на слово верили киселевцам, которые рассказывали, что на севере нет ничего интересного и все, кого не убили аномальные холода, уже откочевали на юг. Это оказалось правдой. Они встретили только следы пребывания людей — десятилетней давности или того больше: стоянки, мусор, пятна от костров, срубленные деревья, характерные знаки мародерства. Дед говорил, что они могли пройти совсем рядом с другими людьми и не увидеть их: «В наши времена люди не спешат кидаться к чужакам с объятьями». Но ясно было, что если кто-то и жил здесь, то очень немногие.
Даже в самом Ленинске, где за девять лет до этого обитала община в сто-двести семей — теперь не было ни души. И ни записки, ни привета. Только могилы на местном кладбище, подозрительно многие из которых относились к одному и тому же году. Люди снялись и ушли, оставив все нетранспортабельное. Сашка помнил, какое впечатление это произвело на деда. Тот только и говорил, что о какой-то «потерянной колонии Роанок». Корил себя он и за то, что не поддерживали связь, даже по радио, не делились проблемами, жили в своем замкнутом мирке. Хотя ленинцы и сами к ним не рвались.
Вот только Арни с ними в том походе не было. Крупный белый пес, лайка с примесью волчьей крови, чье полное имя было Арнольд, умер раньше — три года назад, от чумки, когда был еще довольно молодым. Дед не любил охоту, но часто брал Арни с собой на длинные прогулки, куда в последние годы часто напрашивался и Сашка.
Младший совсем не удивился, что видел именно его. Больше он ни к одному животному не привязывался. Все остальные были для него просто брехливыми «звоночками» на цепи, а Арни был настоящим товарищем, хоть и признавал за собой одного хозяина — деда.
Мертвый город существовал в реальности и звался Кемерово. Там были и вокзал, и театры, правда, насчет цирков Младший был не уверен. И улицы похожие были, хотя от моря-океана Кемерово отстояло на тысячи километров.
Надпись тоже существовала, но находилась гораздо ближе. Здесь, в Прокопе. В одном из домов то ли в Четвертом, то ли в Десятом микрорайоне. Это был один из немногих хорошо сохранившихся домов, хотя он не был похож на своего двойника из сна и даже построен был из бетонных плит, а не из кирпичей. Несмотря на запреты взрослых, Сашка с друзьями там бывал. И даже когда-то оставил углем свою надпись на стене под обвалившимся балконом: «Александр Данилов. 14 лет». Ни номера «мобильного», ни «страницы в соцсетях», которые встречались в старых надписях, он добавить к этому не мог.
Младший решил никому пока не рассказывать о сне. Еще чего! Кто-то, например отец, выслушав рассказ, поднимет на смех — ехидно и ядовито, как он это умеет. А другие, в основном женщины… поверят и наполнятся суеверным страхом. К вечеру только и разговоров будет, что о «вещем» сновидении.
Кто-то будет похихикивать, кто-то охать и говорить, что это дурной знак, предвещающий несчастья на новом месте. Собака была хоть и белая, но убежала и потерялась, да еще и в месте, похожем на кладбище. «Чем не знак того, что переезд надо отложить?» — скажут они.
Хотя Женька, его старшая сестрица, которая знала про сны не меньше, чем про травы и наговоры, рассказывала, что не всё в них так просто. Например, топить во сне котят — хорошее дело. К избавлению от мелких проблем. А уж если увидел дохлую черную собаку или сам убил ее — вообще пляши от радости. К победе над врагом или к преодолению серьезной беды.
Не очень-то хотелось Сашке занимать свой последний день на старом месте, да еще совпавший с шестнадцатым днем рождения, такой ерундой.
«Поменьше читай всякую херомантию на ночь!»,— сказал бы отец, имея в виду книги, которые Младший брал в библиотеке деда. Тот был учителем, но у него на полках стояли не только скучные учебники. Чего там только не было! И про эльфов, и про рыцарей, и про нежить всякую, и про космос. Да и про атомные войны тоже, но дед говорил, что это все сказки и вымысел. Про настоящую войну, которая была, так никто и не написал. Кроме разве что него.
Папа часто повторял, что рад будет, когда сломается последний «ящик», от которого, мол, одни проблемы. Но уж с книгами сделать ничего не мог. Он, конечно, и про «ящик» кривил душой, потому что и сам был не прочь посмотреть фильмец-другой. Нравилось Андрею Александровичу Данилову, главе совета в мирное время и вождю в военное (какого у них, тьфу-тьфу, не случалось), хохотать над приключениями героев своих любимых комедий. Где тортом в лицо, мордой в салат, или где баба с мужиком телами меняются, или где пьяный околесицу несет — вот это ему нравилось. А про всякие кредиты-дебиты, полицию-милицию, офисы-шмофисы — не очень. Папа честно признавался, что понимает от силы треть этих шуток. И это притом, что дедушка ему с детства про старую жизнь все уши прожужжал. А уж сам Сашка и другие — те и того меньше понимали.
Впрочем, мало соображая, Младший много воображал. Папка вряд ли бы поверил, что при чтении книг воображение рисовало перед глазами Сашки картины ничуть не тусклее экранных. И никто не верил. Потому что из новых людей мало у кого этот бесполезный дар был развит.
Библиотека занимала три шкафа в кабинете деда. Филиалом ее был чердак (Сашка через раз говорил: «фиалом», проглатывая лишний слог, как многие из них делали в «умных» иностранных словах), хотя с чердака книги периодически выносились под неумолимым взором бабушки прямо во двор. Или шли в печку. Делая это, дед ворчал что-то про «Уотергейт 451».
Но последний год ей нездоровилось. Все-таки возраст — оба они с дедом были живыми ископаемыми. Поэтому книги спокойно пылились, минуя «гиену огненную». Вторым филиалом был гараж, который предназначался для машины, но не знал ее уже лет сорок пять. Там книги портились от сырости, плесени и скачков температуры. Это была для них такая же верная смерть, как и печка.
Какое-то время он лежал под одеялом, ворочался с боку на бок и смотрел то на рисунок из трещин на побеленном потолке, то на обшитые деревом стены. Сегодня можно было полениться, ведь никаких задач вроде колки дров или таскания воды с колодца перед Сашкой не стояло. Да и вещи для переезда были еще с вечера собраны — от этого комната стала такой голой, что звонкое эхо заставляло собственный голос звучать непривычно.
Потом, преодолев себя, он потянулся и поставил голые ступни на покрытый линолеумом пол. Даже коврик уже свернули и упаковали.
Б-р-р-р. Прохладно. Дом был не топлен со вчерашнего дня, а ночью была буря.
Из «зала» доносились голоса, отскакивая от стен, с которых еще позавчера сняли и ковры, и семейные портреты в рамках. Все уже было уложено в тюки и лежало в коридоре. А то, что не было уложено — оставят здесь.
«Мебель и прочее барахло можно найти и на новом месте,— говорил отец.— Увезти с собой надо только ценное и незаменимое. Да еще самим ноги унести».
Ага, вот где они все!
