Книга Дети августа, страница 50. Автор книги Алексей Доронин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Дети августа»

Cтраница 50

А в январе в том же году они открыли для себя экстремальный зимний спорт.

«Мы пошли на горку» — говорили они родителям и пропадали. А сами шли не на безопасный склон, который когда-то был насыпью, где проходили трамвайные рельсы, и имел внизу относительно ровное и широкое поле. Нет. Они шли дальше на юг, пока не оказывались перед Провалом. Так называл это место Сашкин дедушка. А вообще-то они звались «разрезы». Или карьеры. И было их несколько, но они находились близко один к другому. Когда-то там, по словам взрослых, добывали уголь, взрывая землю динамитом. Немудрено, что дедуля когда-то принял эти штуки за воронки от взрывов — больших, ядреных.

«Может, взрывы и расширили их, осыпали края, так что туда жилые дома ухнули,— говорил еще старый Петрович (пока был жив).— Но первоначально в них добывали уголек».

И вот они, семь пацанов (Сашка из них не самый младший, но самый мелкий), подложив под себя фанерки, гладкие доски или, еще лучше, листы железа… испытывали судьбу на благосклонность, а себя — на прочность. Скользили вниз со склонов так, чтоб ветер свистел в ушах, а душа уходила в пятки и вообще грозилась покинуть бренное тело.

Возле северной оконечности карьеров шли маршруты относительно безобидные, пологие, где вылететь с «трассы» было невозможно, а за спуском начиналась ровная терраса. Здесь они катались весь январь и февраль. Но это был только первый этап.

Проложенная по краю карьера дорожка шириной метров десять с лишним спускалась вниз по спирали, неправильным серпантином. В ранешние времена, говорили, по ней ездили огроменные самосвалы — грузовые машины размером с дом, уголь возили. Катиться по ней, пока лежал снег, было трудновато — слишком пологая. Только когда неделю постоит теплая погода, а потом ударит мороз — она схватывалась льдом и превращалась в «трассу экстра-класса».

Но надо ли говорить, как это было опасно! За время скоростного спуска успеешь с жизнью раз сто проститься, отталкиваясь ногами подальше от левого борта. Потому что в середке у этого карьера — бездна. Падать будешь — заскучать успеешь. И на дне не мягкий снежок, а каменные зубья. Хотя с такой высоты, наверно, и об снежок шею сломаешь.

Кое-где склоны карьера были не отвесные, а наклонные. Там можно было катиться напрямую вниз, хоть до самой сердцевины. Но на такой подвиг никто из них не отважился, хотя все друг друга подначивали.

«Успехов тебе в карьере» — такая кружка была у дедушки… Дед раскопал ее где-то на развалинах «Альбатроса». Ее очень берегли, она была удобной, потому что вмещала сразу пол-литра смородинового чая, который старый Данилов любил. А потом дядя Гоша ее разбил — она просто выпала из его огромных непослушных пальцев — и вдребезги. Было много криков, и Гоша причитал: «Не буду, не буду, не буду, не буду», а дед ползал и собирал, вздыхая, осколки.

Но пока она была целой, кружка часто становилась причиной ядовитых комментариев со стороны бабушки: «И какая у тебя карьера, старый? Огородника? Пугала огородного?— и она смеялась каркающим смехом вороны.— У тебя могут быть успехи разве что в песчаном карьере».

Почти на три месяца этот «скоростной слалом» вытеснил для них все виды зимнего отдыха. Это продолжалось до середины марта, который как всегда был холодный и снежный.

Нет, никто из них не свалился со стометровой высоты в пропасть. Трагедия настигла одного из их компании там, где никто ее не ждал.

«Пошли домой, от родаков влетит,— уговаривали они Славку Белова по прозвищу Белый.— Вон уже темно как у негра в ж…!»

Никто этих негров отродясь не видел, а выражение осталось (в Заринске на Масленицу каждый год сжигали черное обмазанное смолой чучело в звездно-полосатом цилиндре, товарищ Богданов его Обамой называл).

«Еще разок прокачусь и догоню. А вы валите»,— пробурчал Белый презрительно. И они пошли по гребню холма, изредка оборачиваясь на него, устанавливающего свои самодельные санки на точке, где начинался длинный, но довольно пологий скат. И вот он оттолкнулся ногами и исчез из виду.

Славка был самый старший из них, и уже перерос их компашку. «Тебе баба нужна, чтоб было кому палку кинуть, а ты с малышней таскаешься»,— смеялись над ним сверстники. Наверно, если бы он послушал их совета и пошел бы на поиски более взрослых удовольствий, то остался бы жив.

Они заподозрили неладное, когда прошло минут десять, а он так и не появился. Не зная, что делать, ребята подождали немного, а потом пошли искать. Нашли почти сразу. Заметили внизу на широкой «террасе», которую делил пополам занесенный снегом экскаватор, торчащие из сугроба черные валенки. Как они могли подумать, что те просто с него свалились?

Когда они достали его, он был синий и мёртвый как камень. С вытаращенными глазами и ртом, забитым снегом. Больше ничего они сделать для него не смогли. Славик пролежит там еще около часа, пока они, истошно вопя и размазывая сопли по лицу, сбегают за взрослыми. Сопли — не потому что жалко. А потому что страшно. Детство жестоко, в нем даже себя редко бывает жалко.

Всех выпороли — даже его, сынка вождя — ремнем, и заперли по домам на неделю. Больше они к Провалу не ходили и впредь катались совсем в других местах.

Уже когда Сашкино заключение подходило к концу, его пришел навестить дедушка. Сел на кровать и, глядя в сторону, в окно, произнес: «Иллюзия собственной неуязвимости — опасная вещь. Но она проходит с годами… у тех, кто доживает. А в молодости все мы верим Спинозе: „Вещь, которая определена Богом к какому-либо действию, не может сама себя сделать не определенной к нему“. Понимаешь, что это значит?»

«Нет»,— Младший честно помогал головой, чувствуя, что его заводят в непролазные дебри.

«Это значит, что тот, кто еще не выполнил свое предназначение — не может умереть,— сказал дед, думая о чем-то своем.— Другой вопрос: а как нам узнать, выполнено ли наше предназначение, или только наполовину, или на восемьдесят процентов?.. Поэтому в любом случае, будь осторожен. Ты не представляешь, как ты нам дорог».

Сашка поморщился. Ему хотелось быть своим собственным, а не чьей-то хрустальной вазой. А еще хотелось чувствовать себя взрослым и сильным, а не тем, кто может убиться на ровном месте. Погибнуть позволительно, только если ты при этом перебил сотню-другую врагов, гору трупов навалив. При этом он чувствовал, что у них с дедом много общего. Больше, чем с кем-либо из живых и умерших.

А старик, между тем, еще не закончил:

«Доктор Смерть лечит все болезни. И денег не берет. И принимает всегда без очереди… Но самое страшное то, что побывавшие в его руках вначале остаются почти такими же,— в голосе деда сквозила застарелая боль, словно долго зревший нарыв прорвался наружу.— И это хуже, чем когда твой товарищ превратится в бифштекс от мины или гранаты. Ты можешь себя убедить, что это просто бифштекс, а не тот, с кем ты разговаривал или делил хлеб минуту назад. А вот когда смерть забирает свой улов, не уродуя тело, она страшна вдвойне… тем, что как будто издевается, показывая свою власть над плотью… Над всеми нами. И теми, кто пока еще жив… Знаешь, я много людей туда отправил. И не все они были мразями. Главная проблема, когда кто-то умирает… не сама его смерть, а то, что мы, живые, остаемся с ней один на один».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация