—А дед где?
—Сидит у себя, чай пьет и греется,— ответил отец.— Блин, ну и напугал он меня. Нашли мы его на крыше в четвертом Микрорайоне. Никогда бы не догадался, если бы он там и раньше не бывал. Я ему говорю: «Ты че, прыгать собрался? С жизнью прощаешься?». А он: «Дурак ты, сын. Прощаюсь, но прыгать не буду. Почти вся моя жизнь здесь прошла. Здесь родился, сюда на руины пришел после бомб, думал, тут и похоронят… А из-за какого-то выродка приходится все бросать».
—Папа, а ты сам не считаешь, что это страшно? Уходить в никуда.
—Почему «вникуда?» — удивился вождь.— Маршруты и место для города мы еще прошлой весной разведали. Я же сам ходил. Ох и комарья там по дороге нас кусало. А теперь и фураж на месте заготовлен…
—А если там будут свои Бергштейны?
—Будут. Но маленькие. И мы как-нибудь от них отобьемся. А от этого не сможем, потому что у него пять тысяч штыков наберется, если он захочет. Алтай огромный, и только крохотная часть его под Заринском. Да, там будет не так безлюдно, как здесь. Хотя и у нас в Кузбассе, уверен, люди есть. Может, тысяч тридцать на область. Просто радиосвязью мало где пользуются, а путешествуют еще меньше. Нет необходимости. Поэтому два небольших городка, находясь в разных углах квадрата со стороной сто километров, могут друг друга полвека не найти. И это даже без скидок на рельеф и естественные преграды — реки, горы, болота и нехорошие зараженные места. Там на юге только маленькие поселки, деревеньки, как наша, или вообще стойбища скотоводов, которые коз по горам гоняют. Ничего похожего на государства нету. Там горные долины, где легко затеряться. И даже чище, чем здесь. Фона никакого. И угольной пыли тоже нету. До ста лет жить будем. Нам достаточно на триста-четыреста километров уйти. Мы бы еще дальше пошли… но там уже другой язык, другие народы. Да и пустыни, говорят, наступают. Поэтому и остановились на тех краях. Не жизнь там будет, а рай.
На какое-то время его уверенность передалась и Сашке. Но про медведя он все же рассказал. Как ему показалось, отца это встревожило не на шутку.
Открывал дверь Младший осторожно, словно пробирался в медвежью берлогу, но все равно та скрипнула. Вдруг спит? Не потревожить бы. Эх, петли давно бы смазать.
В комнате горел ночник. Солнечную батарею — раритетную вещь — уже сняли с крыши и сложили. Она была исправна, но даже в ее лучшие годы мощности хватало только на освещение дома и простые электроприборы.
В углу еще стояла прялка и лежала пряжа, которую бабушка начала прясть до болезни. Из этой пряжи получались теплые носки и варежки.
Вначале ему и правда показалось, что она дремлет. Но нет, глаза бабушки были открыты, и она сразу повернулась на звук, приподнявшись на кровати.
Пахло лекарствами. В комнате царил тяжелый дух плохо проветриваемого помещения и влажных простыней. Окна были закрыты тяжелыми шторами.
Она не лежала пластом. Но последний раз смогла пройтись только до окна. Назад ее уже пришлось вести под руки. Лицо бабушки, морщинистое, как у старой черепахи, повернулось к Сашке, выцветшие глаза сфокусировались на его лице.
—Ты совсем не изменился… Саша. Так когда твой путь начинается?
—Какой еще путь, бабушка? Я же уже все сделал и вернулся.
Будто не слыша его, она продолжала:
—Бойся хромых. Они заберут твои ноги. Бойся старых. Они заберут твою душу. Бойся холодных. Они заберут твою кровь.
Саша слушал ее, оторопев. Голос ее в этот момент звучал так же, как тогда, когда она говорила про Нону и Дециму.
—Вижу вас как в тумане,— продолжал чужой голос, голос существа, которое завладело бабушкой, как в сказке про волка.— Пелена вокруг…
—Это опять давление поднялось, мама,— произнес отец, неслышно зашедший вслед за ним.— Женя, дай бабушке что-нибудь от головы, пожалуйста!— крикнул он через плечо.— А ты, Санек, ступай. Нечего тут смотреть. Все мы когда-нибудь такими будем. Кому не повезет легкой смертью погибнуть.
Выйдя в гостиную, он увидел деда, который сидел в кресле-качалке, сцепив пальцы на груди, и с тревогой прислушивался к происходящему в соседней комнате. Одетый в махровый халат, он грелся у камина, оставшегося им еще от довоенных хозяев дома. За металлической решеткой потрескивали в огне сухие дрова.
Солнечную энергию на обогрев не тратили. Накопленное аккумулятором электричество пригодится в дороге. В пути никто солнечную панель доставать не будет, чтоб, не дай бог, не повредить. Такие вещи береглись как зеница ока, потому что были незаменимые. Да и вряд ли будет солнечно следующие несколько недель.
Внешне Данилов-самый-старший выглядел бодро и моложаво. Он был чуть старше бабушки, но смотрелся на пять лет моложе. На старых двадцатилетней давности фото он был такой же, только волосы теперь поседели уже до последнего. То, что не все так гладко, можно было понять только по глазам и по тем вещам, которые он говорил.
Рядом на столике лежала книга.
—Ну, здравствуй, именинничек. Что она тебе сказала?
—Бойся хромых. Бойся старых. Бойся холодных.
—Что? Бред какой-то… Хотя подожди. На ум приходит только песня. Малоизвестная песня малоизвестной певицы. Вроде бы ее звали Регина, а фамилию не помню… «Be afraid of the lame, they’ll inherit your legs. Be afraid of the old, they’ll inherit your soul. Be afraid of the cold, they’ll inherit your blood…» Я не люблю такой стиль. Не знал, что и ей она знакома. Давай попробуем интерпретировать. Это довольно просто. Бойся отмеченных знаком войны и мора. Тех, у кого печать не на теле, а в разуме. Моральных калек и хромцов… Бойся пережитков старого порядка. Не тех, кто прожил долгую жизнь, а тех, кто живет старыми ошибками, которые привели мир к гибели… Бойся тех, кто холоден душой, как змея. Ну а тех, кто отмечен холодом могилы — не бойся. Среди всех они — самые безобидные. Но это лишь моя фантазия. А слова моей дорогой Алисы — всего лишь отголоски ее памяти. Никакого скрытого смысла в них нет,— он с хлюпаньем отпил чая из новой кружки. Обычно дед старался делать это тише, но так было, когда бабушка могла услышать и посмеяться.
—Я тоже приготовил тебе подарок, тезка,— указал он на лежащую книгу в кожаной обложке.
—Это то, что ты написал, деда?— Младший знал, что старик пишет большой труд. За это его часто поругивала бабка. «Тратишь время на ерунду! Лучше бы паутину с потолка убрал!». Отец в свою очередь посмеивался: «Папаня, ты бы лучше на рыбалку сходил. И польза, и у тебя спина разогнется. А то уже как крючок согнулся».
—Нет, это не моя книжка. Это дневник. То же самое, что блокнот, только больше. Сейчас таких уже почти не осталось. Проще найти книгу с текстом, ненужным и глупым, чем чистые страницы. Смотри, какая плотная бумага, какая прочная обложка. Это не обычная школьная тетрадка. Ты заполнишь его сам. Вот тут,— он открыл дневник; чуть пожелтевшая бумага приятно пахла, навевая воспоминания о чем-то съедобном. Внутри в маленькой петельке оказалась металлическая ручка.
