—Двое нас,— ответил Сашка. Смысла юлить уже не было.
Можно было, конечно, выстрелить через окно (люк для стрельбы был не очень приспособлен) или сделать еще что-нибудь. Но следующая очередь прикончила бы или одного из них двоих, или кого-то из тех, за кого они отвечали.
Негнущимися пальцами они убрали засов и отперли дверцу. Ее тут же ухватили с той стороны и распахнули.
—Ну вот и зашибись. Петька, ты первый!
Сначала в проеме показалась голова в черной вязаной шапке, а потом и весь тощий незнакомец в кожаной куртке запрыгнул наверх. Опасливо озираясь и втягивая носом воздух, он остановился на пороге, похожий на большую черную крысу. Сделав глубокий вдох, человек шагнул в полутемный салон. За ним полезли и остальные, матерясь и бряцая оружием.
В помещение сразу ворвались чужие запахи: выделанной кожи животных, потной кожи людей, бензина, махорки и даже чего-то похожего на одеколон.
Командир залез последним из четверых. Он был массивный и грузный, в высокой лохматой шапке, которая чуть не свалилась с него, когда он пролезал через дверь. Огромный красный то ли прыщ, то ли волдырь, делал и без того неприятное лицо отталкивающим. Кудлатая борода казалась накладной, сделанной из того же меха, что и шапка.
—Мать твою… А вот вы где, гниды малолетние!
От удара пудового кулака Сашка отлетел к стенке, половина лица взорвалась болью. Падая, успел увидеть, как двое в вязаных шапках набросились на Дениса — тот был покрупнее и покрепче. Через пару секунд он тоже лежал на полу, изо рта текла кровь. Похоже, ему выбили несколько зубов. Зря он сопротивлялся.
Как дрова, их вытолкали наружу.
Младший как мог сгруппировался, чтоб не разбить при падении лицо, но удар все равно вышел болезненный, и об асфальт он все-таки приложился. Дальнейшее мог воспринимать с трудом, лежа на боку в грязи, с адской болью в боку и челюсти.
Здесь внизу их ждали еще двое чужаков в кожаных шлемах. Но он разглядел только их заляпанные грязью тяжелые и стоптанные ботинки.
—А это что?— услышал он издалека голос громилы в лохматой шапке.— Вы же сказали, что мужиков нету больше!
—Да это не мужик, а дебил. Ты посмотри на его рожу, Чингиз.
—А-а. Понятно. Два сопляка и один дурик. Ничего так компания… Давай, выметайся, даун!— фраза прервалась звуком хлесткого удара и жалобным вскриком.— Вылазь! И вы, бабы, вылазьте! Баба с возу, потехе час, ха-ха.
Хохот, стон боли, новые удары, уже глухие — пинали от души. Вытолканный из кузова вниз, дядя Гоша удержался на ногах. К нему подлетели двое в шлемах и, хохоча и скаля зубы, начали метелить, как боксеры, но он все стоял, только неумело закрывался от града ударов, пока кто-то не пнул его по ноге и не свалил на землю. На лице его было больше непонимания и обиды, чем физической боли.
Толчками и тычками из «бурубухайки» выгнали женщин под сальные шуточки, со звонкими шлепками, тиская на ходу. Среди этого бедлама Младший услышал детский плач.
—У-тю-тю-тю-тю, моя цыпочка. Была б ты на пять лет старше, я б тебе…— заливался тот, кого звали Упырь, щипая за щечки Машеньку.
—Не трогайте ее,— произнес слабый старческий голос.— Выродки.
Младший как мог повернул голову. Дарья и Светлана Федоровна помогли бабушке спуститься, для этого им пришлось еще раз пройти мимо разбойников. Те накинулись на них как волки, начали рвать одежду и мять, словно тесто. С разрешения бородатого потащили их к кустам. Дядя Гоша смотрел на мучителей взглядом, в котором Младшему почудилось что-то еще кроме страха.
Теперь бабушка сидела, прислонившись к колесу — встать так и не смогла. Но голову держала твердо и обожгла взглядом, который мог испепелить гранит.
—Сиди, бабка, и не рыпайся,— бросил в ответ Чингиз.— А то и до тебя доберемся.
—Все ваши нитки уже оборваны,— словно не слыша его слов, произнесла старуха.— Слышишь кукушку? Она поет для тебя, лохматый.
В роще возле кладбища действительно пару раз чирикнула птичка.
Не сказав ни слова, старший из разбойников плюнул и зашагал к стоявшим среди могил мужикам, которых Саша заметил только сейчас. Они были, в отличие от этих, одеты не в кожаные куртки, а в зеленый камуфляж, как солдаты. Еще один, щеголявший в маскхалате примерно такой расцветки, как был на Пустырнике, тащил вслед за лохматым плачущую и отбивающуюся Женьку. Она извивалась и дергалась, пока не получила «легонько» локтем в живот. После чего обмякла и шла уже дальше, как привязанная, еле переставляя ноги.
—Полегче там, Сява. За живую Магомед патронов и табака отсыплет. А попортишь — самого тебя ему отдам.
Дружный хохот, похожий на конское ржание.
Несколько бандитов в коже начали тем временем обыскивать салон, передавая друг другу и выбрасывая наружу тюки, мешки и коробки. Каждая находка встречалась радостными возгласами: «Ни фига себе, сколько добра!», «А вот и курево», «А жратвы-то сколько!», «А вот и патрончики», «А шмотки у них какие!», «А тут и драгоценности у них есть!»
—На хер шмотки, Петруха,— пробасил медведеобразный Чингиз, оборачиваясь.— И патроны положьте, это в общак. Берите ликвид, ну, что можно унести. И заканчивайте быстрее. Сейчас чурки подойдут и мордовцы. Тогда придется со всеми делиться. Еще, не дай бог, Сам узнает.
—Да он за три тыщи километров. Как он узнает?
—Дурак ты. Скорость стука выше, чем у звука. А не донесут — все равно узнает. Но он добрый, вы же видели его глаза. Если по мелочи — простит. Хабар спрячьте в мешки. И все. Бог не выдаст, Аллах не съест. И выставите охранение, вашу мать. Мы, блин, победили, но если кто-то увидит ваше раздолбайство… вот это товарищ Уполномоченный точно не простит.
—Всех красивых краль себе забрал, умник херов,— полушепотом проворчал Упырь, поправляя ремень штанов, когда бородатый удалился еще больше.— Без ножа режет.
—Могу и с ножом зарезать, если надо,— бросил ему бородастый бугай с фурункулом и зашагал вместе с остальными прочь, в сторону опушки. Слух у него был будь здоров.
Все это казалось дурным сном, и Сашка ждал, чтобы кто-нибудь ущипнул его и дал проснуться. Но вместо щипка ему отвесили хорошего тумака под ребра.
—Че пялишься? Мордой вниз лежи, гнида. А… так это ты, Санек?! Чингиз. Командир! Командир!!!
Голос показался Саше знакомым. Ну, точно. Гришка-мусорщик. Видать, не простил он ничего и не забыл, как отец ему зубы пересчитал.
—Че орешь?— подскочил к ним Упырь.— Ушел он, я теперь за старшего.
—Пацан этот не простой, это вождя выб…док.
—И по х… Вождь уже… того. Там уже последних ловят. Слышишь выстрелы? Нет! Значит, уже не сопротивляются. Добили бы всех, но начальство сказало пока поберечь. Заринцы че-то выкобениваются. Гена сказал, что его пацаны так ему и заявили: мы, мол, по своим стрелять не будем, и вы не смейте. Им типа обещали, что миром все закончим. Дебилы! Поэтому и прошлось брать живыми почти всех. Но это пока… временно.
