Только сейчас Младший заметил, что его удобный рюкзак, где он хранил свои вещи, лежит среди кучи, разрезанный крест-накрест. Видимо, содержимое мародеров не заинтересовало. Дневник валялся рядом в пыли.
Он быстро подобрал его с земли, отряхнул обложку и аккуратно положил в вещмешок, обернув целлофановым пакетом. Сверху положил два кило сухарей, несколько яблок, немного вяленого мяса. О том, что надо взять флягу с водой и компас, ему тоже можно было не напоминать. Как и о том, что надо подобрать свое ружье.
Дарья и Светлана Федоровна тоже пока не пришли в себя до конца. Еще бы: на их глазах Пустырник с сыновьями прикончили трех человек, пусть даже эти люди собирались их насиловать. Но и им Пустырник всучил полезный груз.
Вспомнив, Младший наклонился и снял с трупа безносого Гришки ножны с мачете, стараясь не запачкать руки в крови. Вот теперь он был в сборе.
—Надо уходить, вы че так долго телитесь?— поторопил их Пустырник.— Сейчас опомнятся и начнут прочесывать. Женька где?
—Ее забрал бородатый в шапке. С ним было еще человек пять. Они ушли туда,— Сашка указал.
—Сучий потрох. Уже не догнать. Вернется с подкреплением.
И не было времени для того, чтобы сокрушаться.
Они хотели нагрузить даже Гошу — еще бы, он мог поднять много — когда заметили, что он держится за плечо и никого к себе не подпускает.
Сашка хлопнул себя по лбу. В суматохе забыли, что в того попали, а дурень и виду не подавал.
—Дарья, ты же медицину знаешь,— бросил через плечо Пустырник женщине, которую, как Сашка полагал, связывали отношения с отцом.— Обработай и завяжи рану. И в темпе вальса!
Гоша был скорее напуган, чем страдал от боли. Ее он ощущал совсем не так, как нормальный человек, и в этом были свои плюсы.
—Больно,— он показал на пропитанный кровью рукав свитера. Кровь сочилась равномерно, но останавливаться не думала.— Больно ему.
Дарья оторвала полосу от простыни и наложила плотную повязку. Перед этим рана была обработана спиртом из фляги. Блаженный даже не поморщился, будто ему на рану воду вылили.
Мужчины подобрали у мертвых врагов пистолеты, обоймы из разгрузок и подсумков, гранаты — рюкзаков или вещмешков на тех не было. По карманам шарить не стали. Автоматы и винтовки тоже не взяли.
Каждый труп напоследок удостоился или пинка, или брезгливого плевка.
Первый раз Младший видел то, о чем дед ему говорил — как люди в твоих глазах превращаются в пиявок и червей, которых не жалко, а нужно раздавить.
Дениса оставили там, где лежал — мертвого. Его уже не спасти. И ему уже было все равно. Хорошо, что мать его была так подавлена, что дала себя увести, не стала сопротивляться.
—Прежде чем уйдем, надо сделать контроль,— произнес Пустырник.— С ними как с зомби. Пока голову не пробьешь — никогда не знаешь, вдруг оклемается. И расскажет, сколько нас и куда ушли.
Он быстро обошел лежащих врагов, и каждому с противным мокрым звуком опускался на голову приклад его автомата. Хватало одного удара.
Сашка и сам мог бы так сделать. Мысль, что он никого не убил и даже не поцарапал, не давала покоя.
—Хотя некоторым и голова без надобности…— пробурчал дядя Женя, добивая последнего. Тот дико заорал. Видимо, жив был и притворялся. До удара.
—Если оттащить их в кусты… их дольше не хватятся,— попытался внести свой вклад Сашка.
—Кровь, следы, поломанные ветки… Времени нет заметать. Но ход мыслей мне нравится,— он хлопнул Сашку по плечу.— Пошли!
Сыновья Пустырника тем временем успели сделать из брезента носилки.
—Это не для здорового дурня, а для старушки. Блаженного даже домкрат не поднимет, если сам не побежит. Но я думаю, жить он хочет.
—Оставьте ее,— прошептала вдруг бабушка Алиса.— Ей уже недолго осталось.
—Кого оставить, бабушка?— не понял Сашка.
—Ее. Ту, чья жизнь уже прожита.
—Мама. Мама. Мама…— начал повторять, как испорченная пластинка, их слабоумный родич.— Мама.
—Никого мы не оставим. Всё, пошли!— Пустырник повел их к опушке быстрым шагом, почти бегом, задавая темп.
Его сыновья несли носилки. Легкое тело сухонькой старушки почти не замедляло их хода. За ними шли, едва успевая, женщины.
Замыкал шествие Сашка, то и дело оборачиваясь.
Лесополоса скоро кончилась, хоть и разрослась во все стороны, кроме той, где ее сдерживала нить шоссе. Начались овраги, поросшие кустарником, там они встретили остатки разбитого войска двух поселков. Их было не больше сорока человек.
А уже через пять минут со стороны шоссе донесся рев моторов.
Даже после короткой пробежки по оврагам Сашка понял, насколько удобные у него ботинки. Нигде не терло и ноги совсем не потели. Хороший подарок.
Эх, Женька, сестренка… Обычно ни к братьям, ни к сестрам особой теплоты не чувствуешь, пока не случается расстаться — просто воспринимаешь то, что они есть, как должное.
Для себя он решил, что если хоть волос с ее головы упадет, всем врагам при встрече он будет что-нибудь отрезать. На их выбор.
Кира?.. Лучше бы не вспоминал. Стало еще муторнее на душе. Здесь он не мог не чувствовать личной вины. Не пялился бы на нее, как волк на мясо — глядишь, согласилась бы поехать в их фургоне.
И что? Сейчас бы тоже увели к какому-то Магомеду. Как говорил Пустырник: «Куда не кинь — всюду клин. Куда не брось — всюду гвоздь. Куда не дуй — всюду…» И в рифму. Была надежда, что она могла спастись, за нее он и ухватился.
Они шли. Вернее, почти бежали. Пересеченная местность закончилась. После десяти минут кросса по буеракам, заросшим густым березняком, они выбрались к цивилизации. Вернее, к тому, что было ей пятьдесят лет назад. Вышли к проселочной дороге, рядом с ней чернели деревянные одноэтажные дома, многие крыши давно провалились, окон не было, а у некоторых — и дверей.
—Деревня?— спросил Сашка одного из сыновей Пустырника.
—Дачи.
Разницы не было никакой, но парень вспомнил, что на дачах горожане жили не постоянно, а только наездами.
Мелькали столбы, деревянные и проволочные заборы, редкие автомобили — старые и угловатые, не такие гладкие как в городе — а еще мотоциклы и трактора. В одном месте они перепрыгнули через ручей.
Младший давно не ходил таким быстрым шагом. Вскоре начало не хватать дыхания. Сказывалась недавно перенесенная простуда. Он еще помнил, что дышать надо носом, а не ртом. Рядом наполовину шли, наполовину бежали остальные. Бежал грузный мужик Колян Ермолаев, выращивавший много картофеля и немало его съедавший — бежал, высунув язык, как собака в жару. Пустырник бросил ему что-то резкое. Тот подобрался, закрыл рот и прибавил скорость.
Сам Пустырник шел легко, как будто скользил на невидимых лыжах. Он не давал им передышки, но следил, чтоб никто не отстал, иногда становясь замыкающим.
