–Забавно, что ты так сильно мною интересуешься,– сказал он.
–Тебе, наверное, не по себе стало, когда это произошло?– спросил Хьяльталин.– Наверное, это тяжело. Вы с ним были в хороших отношениях? Или он был распоследним негодяем, как они сказали? Лёгги с Сидюмули. Твои коллеги. Твои дружки. Они сказали, что он мамашу твою лупил. Это правда? Стоял и на это смотрел?
Конрауд не ответил ему.
–Они говорили, что он проходимец.
–Не волнуйся так о нем,– сказал Конрауд.
–Они сказали, что, наверное, его за дело зарезали у Скотобойни. Как, по-твоему, за дело ведь? Из-за твоей мамаши?
–Что ты от меня хочешь, Хьяльталин?
–Я надеялся, что ты не как он. Я надеялся, что ты не такая же сволочь.
–Успокойся,– сказал Конрауд, собираясь уходить.– Я больше так не хочу.
–Что ты на это скажешь? Кто-нибудь может от такого человека уйти невредимым? От таких обстоятельств? В тебе ведь что-то от него есть? В тебе сидит какой-то бесенок?
–До свидания.
–Ты же так и не узнал, что случилось, когда его зарезали, да?– спросил Хьяльталин, не желая так легко отпускать Конрауда.– Наверное, тебе не терпелось узнать. В самом начале. А что потом? Когда ответов так и не нашлось? Тебе стало неинтересно? Это больше было неважно? Он того не стоил? Ведь он все равно сволочь и прощелыга?
Конрауд не дал ему выбить себя из седла.
–Дело было в этом?– продолжал Хьяльталин.– В том, что он того не стоил?
–Мне пора,– сказал Конрауд.– Ты, как всегда, начал пороть какую-то горячку.
–Ты мне друг, Конрауд. Знаю, ты сам это отрицаешь, не хочешь им быть, всячески отмахиваешься, но ты – мой единственный друг среди всей этой мутотени. И всегда был другом. Ты понимаешь таких, как я. Как я и твой папаша. Я это признаю. Я не идеален. Но Сигюрвина я не убивал. Это сделал не я!
Хьяльталин снова лег.
–Хочу попросить у тебя кое-что,– сказал он.– Если я долго не протяну. Прошу тебя: найди того, кто это сделал.
–Они считают, что уже нашли его.
–Но это же не я,– возразил Хьяльталин.– Я бы, Конрауд, на ледник ни за что не полез. Кого угодно спроси. Никогда.
–Но ты мог бы попросить кого-нибудь подняться за тебя на ледник,– ответил Конрауд.– Кого-нибудь, кого ты впутал в это дело.
Хьяльталин не ответил. Было по-прежнему невозможно определить, встретил ли Сигюрвин свою смерть на леднике или его перевезли туда уже потом. Первая версия представлялась менее вероятной. Сигюрвин не отличался любовью к походам, тем более – на ледник. Среди его имущества не нашлось вещей, которые свидетельствовали бы о подобных увлечениях. У него, как и у многих жителей Рейкьявика, были лыжи, но катался на них он только в горах Блауфьётль
[9]. Джип у него был, но без специального оборудования, и снегоскутера у него никогда не было. Вторая версия была более правдоподобной: что Сигюрвина привезли на ледник уже мертвого.
–Но почему именно ледник?– спросил Конрауд.– Если уж тебе хотелось избавиться от тела, ты мог бы найти более удачное место. Ледники не уничтожают улик. Напротив, они их сохраняют. И сейчас он сохранил труп. Я видел Сигюрвина: он как будто только вчера умер. Ледник его не уничтожил, а совсем наоборот: как будто и не было этих тридцати лет.
Хьяльталин слабо улыбнулся:
–Ты для меня это сделаешь?
–Я больше в полиции не работаю,– сказал Конрауд.– Я приехал только потому, что ты на том так настаивал, а еще мне было немного любопытно, изменился ли ты в чем-нибудь. Да только вот проездил я впустую.
–Я хочу, чтоб ты очистил меня от этого раз и навсегда,– еле слышно проговорил Хьяльтлин. Голос начинал подводить его.– Ты меня видишь? Смотри на меня! Я хочу, чтоб ты меня от этого очистил. Понимаешь, очистил! Я ему ничего не сделал. И вы не могли на меня ничего повесить, да и сейчас не можете. Я его на ледник не увозил. Это кто-то другой. Но не я!
Хьяльталин поднялся и уставился на Конрауда.
–Это не я!
–До свидания.
–Если ты его когда-нибудь разыщешь, отыграйся на нем хорошенько,– проговорил Хьяльталин и вновь сник.– Сделаешь это ради меня? Отыграешься на нем за то, что он устроил мне…
Конрауд был рад выйти под открытое небо. В камере его охватило неприятное чувство, а белое больное лицо Хьяльталина только усугубляло его. Он отчитался об их встрече и не спеша двинул домой, решил поехать через Сельфосс. В Эльвюсе погода была ясная, и он сам не успел заметить, как уже въехал на Хетлисхейди, проехал мимо вечных столбов пара на термальной электростанции и увидел вдалеке у голубого залива столицу. Посещение тюрьмы все никак не шло у него из головы: слабый голос, лицо Хьяльталина, отмеченное печатью смерти, слова надзирателя, которого Конрауд спросил, читает ли Хьяльталин Библию:
–Я никогда не видел, чтоб он ее открывал,– сказал надзиратель, опровергая слова самого Хьяльталина.– Он говорил, что ему она не поможет.
Когда, уже за полночь, Конрауд лежал в своей кровати, а на улице хлынул дождь как из ведра,– он все еще думал об этом своем визите. Он не знал, кто проболтался Хьяльталину о судьбе его отца тогда, тридцать лет назад. Во время своего предварительного заключения он начал расспрашивать Конрауда о нем во всякое подходящее и неподходящее время, сначала нерешительно, а потом все более и более дерзко, и в конце концов не одна их встреча уже не обходилась без упоминаний об отце Конрауда. Хьяльталин нащупал у своего тюремщика слабое место.
–А как ты думаешь, почему его убили?– спрашивал он.– Когда ты начал работать в полиции, ты никогда не пытался выяснить причину? Как вы вообще ладили? Он был хорошим отцом или как? Он с тобой лучше обращался, чем с твоей матерью?
Конрауд пытался игнорировать такие вопросы, но в конце концов сдался и подробно рассказал Хьяльталину о том, как убили его отца, надеясь: авдруг это развяжет заключенному язык. Во время этого убийства Конрауду было восемнадцать лет. Он сказал Хьяльталину, что его отца дважды пырнули ножом и потом не нашли ни убийцу, ни орудие убийства. В свое время подробности этого убийства обсуждались в прессе, и Конрауд просто пересказывал ее материалы. Когда Хьяльталину захотелось узнать больше: как он себя чувствовал, да почему его родители разошлись к моменту убийства,– Конрауд отказался говорить с ним дальше. Тут предварительное заключение подошло к концу.
–И вот – ты теперь и сам полицейский,– сказал Хьяльталин, когда его выпускали.– Сын того человека. Странно, да? Тут вообще все сходится?
Конрауд ворочался в постели, пытаясь направить свои мысли в другое русло. Когда он наконец задремал, сон не принес ему утешения. Ему снился Хьяльталин с известково-белым лицом и водянисто-голубыми глазами,– и он вскочил среди ночи, весь в поту, с неприятным ощущением.
