Эта девушка, которую Влад машинально обнимал за талию, вдруг стала волноваться. Она сама не понимала, что с ней происходит. Еще вчера советские люди были ее заклятыми врагами. Сегодня она так не думала – по крайней мере про одного из них. Это противоречило жизненным устоям, Рамона злилась и нервничала, чувствовала себя не в своей тарелке. Но сила притяжения работала. Она смотрела майору в глаза, прижималась к нему. Иногда Садовский находил возможность обернуться, качал головой: эх, плохи дела у командира. Взаимоотношения этой парочки могли перечеркнуть успех операции.
По примыкающей дороге проехали мотоциклисты. Громкий треск разорвал сонный покой городка. Пьяные офицеры их внимания не привлекли. Группа пересекла дорогу, устремилась к лесу. Тропа нашлась не сразу. Пришлось поспорить с Рамоной и в итоге со стыдом признать, что женщина права. Фрау Маркс предприняла вялую попытку сбежать, Садовский провел подножку и сделал ей строгое внушение. К запястью пленницы привязали веревку, второй конец которой Садовский намотал себе на руку. Немка шипела, как гадюка, но в этом шипении уже звучала обреченность. Группа ступила на лесную тропу…
На поляну, где стояла машина, вышли через полчаса, предварительно свистнув условным образом. Время перевалило за полночь. Навстречу выбежали партизаны, они включили фонари, стали радостно кружить вокруг Рамоны. У девушки хватило благоразумия отстраниться от майора. И все же он поцеловал ее, когда остальные были заняты тем, что загружали в кузов связанную пленницу. И даже капитан Садовский пропустил этот яркий момент. Неожиданно для себя Влад обнял девушку за плечи, прижал к себе. Она открыла рот от удивления, он впился в него губами с какой-то страстной жадностью, и дрожь пошла по обоим телам, словно ток тряхнул их и вышел через пятки. Влад отступил, девушка, дрожа и пряча глаза, прошептала:
–Зачем?– и стала мять отворот кармана, словно собиралась выхватить «браунинг» ипристрелить к чертовой матери этого наглеца!
–Не знаю, прости…
Он бросился помогать партизанам. Фрау Маркс мычала и лягалась. Только она могла видеть этот странный поцелуй. Женщина успокоилась, когда ее втащили в кузов и зафиксировали с помощью веревок. Комментировать увиденное ей было незачем, и она лишь ядовито усмехалась. Партизаны запрыгнули в машину. Кто-то помог забраться Рамоне. Девушка привалилась к борту и всю дорогу пребывала в задумчивости.
Грузовичок трясся по проселкам, кузов ходил ходуном. Единственная целая фара освещала разбитую дорогу, окруженную деревьями. А когда от тряски лопнула лампа в последней фаре, настала полная темень. Луна спряталась за облака. Путь освещали фонарями, высунувшись из кабины, и многие пассажиры находили это забавным.
На хутор Мирдзы въехали через сорок минут. Здесь находились оперативники, не участвовавшие в «вечеринке», и полтора десятка партизан, подтянувшихся с засекреченной базы. Валдис Скудра тоже присутствовал.
–Кто это?– спросил он удивленно, осмотрев добычу.
Блондинка свернулась в позе зародыша и ни на что не реагировала.
–Это наш пропуск на секретный объект,– объяснил Дымов.– Позднее разберемся. Чувствую, ночка будет бессонной. Есть новости, Валдис?
–Есть.– Партизан помялся, он не испытывал восторга от того, что предстояло сказать.– Мы доставили с базы рацию, теперь вы можете связаться со своим руководством. Аппарат американского производства, обеспечивает голосовую связь на удалении в тридцать километров. Похоже на то, что наступление ваших войск начнется завтра или послезавтра. Наступление, по-видимому, будет решительным, нацисты долго не продержатся. Подпольный центр отдал приказ продолжать оказывать содействие Красной армии. Наша группа вам поможет.
–Отлично,– обрадовался Влад.– На сколько человек мы можем рассчитывать?
–Не больше полутора десятков. Это предел. Данные люди имеют опыт ведения боевых действий, участвовали в диверсиях и перестрелках. За них я могу поручиться. Остальные штатские, они погибнут сразу же, как только начнут стрелять…
–Я понял, Валдис, этого достаточно. Показывайте, где ваш иностранный агрегат. И пусть ваши люди приготовят к допросу фрау Маркс. Она крепкий орешек, но, надеюсь, до утра мы ее расколем. Соберите все стрелковое оружие, что есть в наличии, гранаты и взрывчатку. Тротил не надо экономить, в следующий раз он уже не пригодится.
Радиоаппарат от горе-союзников заводился с толкача, как битый советский самосвал. Такое ощущение, что звонишь через коммутатор, просишь девушку соединить со Смольным… Связь была неустойчивая, помехи зашкаливали. Но полковник Барыкин, поднятый среди ночи, узнал голос Дымова, возбудился. Он орал, почему так долго, группу давно похоронили, что происходит, черт возьми?! Майор отвечал лаконично, качество связи не позволяло растекаться по древу.
–Понял тебя, Дымов!– прокричал полковник.– Хотя и не совсем… Любишь ты, так тебя растак, наводить тень на плетень и все усложнять! Действуй по обстановке, ты знаешь, что надо делать! Инструкций нет, решай сам. Подполью из ЦЛС обещай золотые горы, пусть работают на нас. Придем в Курляндию – разберемся, в чем они вредны, а в чем полезны… У нас все готово к наступлению, войска укомплектованы, стоят на позициях, сигнал о начале наступления может поступить в любую минуту. Штурм не затянется, уж поверь. Координаты объекта, которые ты озвучил, уже обрабатываются! Как только появится возможность, мы туда выдвинемся, но сам понимаешь, не раньше, чем войска возьмут Лиепаю и погонят фрица на север. Так что ты держись там, Дымов…
Ни о каких диверсионных группах или точечных десантах речь, понятно, не шла. Действовать предстояло мизерными силами. Три часа на сон, и за работу – до рассвета оставалось несколько часов. Часть партизан выдвинулась на свою засекреченную базу. К утру они обещали вернуться со всем необходимым. Люди не роптали, приказы командиров не обсуждались.
«На самоубийство идем, товарищ майор,– охал и вздыхал Мишка Балабанов.– Небогато у нас с шансами. Ну, ничего, не привыкать, лишь бы дело сделать…»
Немецкую форму, как могли, привели в порядок, привлекли к этому делу Рамону – как-никак, а женщина. Девушка выполняла все, что ей приказывали, находилась в каком-то трансе. Иногда искала глазами контрразведчика, морщила лоб и думала с таким усилием, что возникали опасения за ее здоровье. С фрау Маркс работали обстоятельно – при свете костра и фонарей. Она уже не думала о побеге, ушла в себя. Сначала повествовала скупо, односложно, каждое слово приходилось вытягивать клещами. Использовали только психологическое воздействие. Оправдания и отговорки в расчет не принимались. Дымов прояснил ей ситуацию. «Понимаем, фрау Маркс, вы не нацистка, недолюбливаете СС, фашистский режим, а звание обер-штурмфюрера получили по недоразумению. У вас было трудное детство, больные родители, вы просто любите свою родину, какой бы она ни была. Все так говорят. Давайте только по существу и ни капли лжи. Расположите нас к себе, фрау Маркс. Даю слово офицера: если вы нам поможете, то, как только операция закончится, я вас отпущу. Без всяких условий и прочих ограничений. Получите гражданскую одежду и уходите куда хотите, на север, на юг, плывите в Швецию брассом, нам безразлично. С женщинами мы не воюем, даже с такими, как вы. Вас устраивает мое обещание? Заметьте, оно дано в присутствии моих офицеров и гражданских лиц, которых трудно заподозрить в симпатиях к большевикам. Свои обещания я привык выполнять – пусть мне это и не нравится. У вас все равно нет другого выхода. Пуститесь в бега или поднимите тревогу – получите пулю в бок. Вы не фанатичка. Война проиграна. Сговора с британцами уже не будет – мы этого не допустим. Думайте, фрау Маркс. Возможно, вы умны и хитры, и надеетесь нас обдурить. На письме, которое лежало в ваших бумагах, значится обратный адрес в Лейпциге. Там живут ваши родители, верно? А Лейпциг в советской зоне. Зачем вам неприятности, фрау Маркс?»
