Секундная задержка. Она тоже смотрела на меня. Глаза ее блестели, наверное блестели и мои, неизвестная сила достигла максимальной величины и дернула меня вперед, словно я был обвязан толстенным корабельным канатом. Рика отпустила винтовку, но еще до того, как та успела упасть, мы одновременно бросились друг к другу и крепко-крепко-крепко обнялись.
Она плакала и прижималась к моей груди, руки ее все сильнее обхватывали меня, а я… я уже давно улетел в космос и несся там среди галактик и звезд. Тепло било мне в голову, запах волос опьянял, и я сам плакал от безумного счастья, которое, как мне казалось, я заслужил.
—Милая, родная моя!— Шептал я, целуя ее голову.
—Я так боялась!— Всхлипывая, бормотала она.— Было так страшно!..
—Ничего, ничего, все будет хорошо! Теперь все будет хорошо, я рядом, маленькая моя!— Боже, это был просто восторг!
—Это ужасно!.. Это так страшно!.. Так тяжело!..
—Ну все, все, не плачь!— Я продолжал целовать ее и гладил ее волосы.— Не плачь, теперь все будет хорошо.— Я просто прижался губами к ее макушке и закрыл глаза, крепко сжимая в руках любимые плечи, желая передать всю свою силу настолько милому мне человечку.
—Это так тяжело, терять друзей!
Стоп что?! Глаза мои распахнулись. ЧТО???
—Это ужасно!— Продолжала реветь Рика, немного отстранившись.— Я столько уже видела смертей, но это!..— Она вытирала слезы одной рукой, продолжая другой приобнимать меня.— Как, как можно к такому привыкнуть?! Я не представляю, как мальчики держатся! Как ты держишься.— Захлебывания рыданиями прекращались. С покрасневшими глазами и щеками, с бледными губами и растрепанными волосами, она совсем отстранилась от меня, утирая ручьи.— Слава Богу что с тобой так вышло… Так тяжело… Хорошо что ты… вернулся, правда.
Это как удар кувалдой по голове. Точно. Я все продолжал стоять в идиотской позе — с расставленными руками, словно Рика все еще рядом и слегка наклонившись, словно все еще целовал ее голову. Облом этот был таким простым и неожиданным, что я даже сначала не обратил внимания на дикую боль в груди, расходящуюся по всему торсу, словно тебя проткнули и резали вертикально напополам.
—Прости, просто держаться иногда тяжело.— Рика более-менее успокоилась и подошла ко мне.— Я пойду, правда. Спасибо тебе. Я рада, что ты с нами.
Она поцеловала меня в щеку и ушла. А я так и стоял. Просто стоял на месте. Но ощущал соленый вкус на губах. Вкус мертвых надежд и мечтаний.
3.3
Бытует мнение, что эмоциональная (она же душевная) боль, длится всего двенадцать минут. Все остальное — простое самовнушение. Так твердит занимательный «психологический факт», дрейфующий в бескрайнем океане Интернета… Не уверен, что это правда.
Четыре с лишним часа. Четыре долбанных с лишним часа я сидел на горе, сжигаемый своей болью. И успел за это время оценить весь спектр смен настроения. То я, сидя на корточках и обхватив колени руками, ревел, страдая над своей жалкой судьбой. То наполнялся гневом и колошматил землю и все что попадалось своими когтями. А потом напитывался холодной стойкостью, даже позитивом, типа найду лучше, она не знает что теряет и сильно пожалеет что не замечает… Впадал в апатию, загорался неврозом, смеялся как душевнобольной, а после долго смотрел на заходящее солнце.
Санька пришел без пяти минут десять. Поздоровался со мной, поинтересовался как обстановка и сменил меня. Я долго не шел домой. Сначала запрыгнул на высокое дерево и молча сидел, погрузившись в тихий шелест листьев. Потом бродил у входа, испытывая странную робость, при мысли о возвращении в убежище. Словно совершил какую-то пакость и стыдился смотреть в глаза домашним…
Все легли спать. Ну, разбрелись по комнатам, поэтому никого не было… Я постучал в дверь. Данте открыл, оперся плечом о дверной косяк и всмотрелся в меня.
—Ну,— сочувственно произнес он,— я вижу ты поговорил… Заходи, сейчас только жилетку надену.
И долгие мучительные для Данте полчаса, я изливал ему душу, слезы и словесный понос. Он всеми силами старался сочувствовать, но только молча, потому что я не давал ему вставить и слова.
—Тебя все это вообще не удивляет?!— Воскликнул я, когда накипевшее было выплеснуто.
—О, ты сделал паузу?— Спохватился Данте.— Значит, мне можно сказать? Ага, тогда… нет, меня это не удивляет.
—Что? Почему?
—Да потому что абсолютно очевидных вещей ты не замечаешь. Не хочешь просто видеть и все.
—Каких, блин, вещей?— Я снова закипал как чайник и голова моя вот-вот начала бы скакать, как крышка этого чайника.
—Да таких, что проще завести отношения с какой-нибудь афинской богиней, или с дочкой богатенького как Окинава папочки, когда сам ты пацанчик из самых глубин Сыктывкара, чем с такой девушкой как Рика.
—Что?
—Да то, что у них от природы ампутировано чувство барьера. Она может улыбаться тебе, обнимать тебя, плакать у тебя на плече, даже флиртовать и ты, как конченный осел, знаю одного такого, Слейвином кличут, будешь думать, что она к тебе неровно дышит. Ага,— Данте щелкнул языком,— но как только ты сделаешь шаг, она тут же так сильно удивится, даже расстроится — как же так, ты что, мы друзья, ты друг мой и очень дорог мне. Такой хороший человек, таких как ты нет, но друг, ты понимаешь? ДРУГ! У таких как она вообще нет разделения — парень-приятель, парень-друг, парень-парень. Для них все парни друзья, братья и почки с селезенками. Тот, кого она выберет в парни, хапнет немало горя, уж поверь мне.
—Да ты-то откуда знаешь?— Прошипел я сквозь зубы, едва сдерживаясь.— Что-то за все время я такого не видел.
—Не хотел видеть,— Данте указал на меня пальцем, зажмурив один глаз,— так правдивее будет. И все я знаю. Это все знают и видели. Ты ведь сам, говорил, что Лея тоже сомневалась в твоей этой затее, а? А ты не хотел этого замечать. Как она, то с одним, то с другим ворковала, хихикала. Ты просто чистил эти сведения как инфу с флешки, потому что,— он встал с кровати, на которой все время сидел и оказался прямо передо мной,— ТЕБЕ ТАК ПРОЩЕ!
Было мгновение, когда мне хотелось со всей дури рубануть когтями по этой наглой роже, бесстрашно смотрящей мне в лицо. Клинки натянули кожу, вот-вот должны были выйти, но именно бесстрашие в светло-серых глазах меня остановило.
—Можешь врезать мне,— читая все мои помыслы в глазах, проговорил Данте,— только ничего это не изменит. Я понимаю, ты влюбился и тебе сейчас больно, но не я один говорил, что ты можешь ошибаться.
—Я могу ошибаться.— Холодно проговорил я.— А сердце не может.
На лице Данте проступила грустная улыбка.
—Как скажешь.— Произнес он.— Мне кажется, что сегодня оно ошиблось.
—Ошиблось не мое сердце.— Тихо проговорил я себе под нос, с грустью и тоской.— А ее.
—Н-да,— протянул Данте и положил руку мне на плечо,— с этим не поспоришь.
