—Ничего с нами не случится,— с жаром возразил Ашот.— Тенгиз старый друг деда. Он нас никогда пальцем не тронет, да.
—Всегда верь в лучшее, но готовься к худшему,— горько усмехнулся я.— Закон жизни. И потом, я же не говорил, что обязательно он тронет. Вспомни Лысого. В окружении Абхаза могут быть конфликты. А ещё у него, уверен, есть влиятельные враги, которым завалить пару-тройку людей, что сигарету выкурить. Например, чтобы поссорить Абхаза с твоим дедом или кем-то ещё. Или скажешь, что если с тобой что-то случиться, Левон Суренович мстить не будет?
—Будет, конечно, да — со вздохом признал Ашот.— Я у него любимый внук. Дед с раннего детства постоянно со мною нянчился, больше чем с отцом.
—Вот видишь,— я назидательно поднял палец.— А вообще, пусть ребята отдохнут у Вазгена пока. Сил наберутся, в речке покупаются, нам все равно через неделю деньги у Каринэ забирать.
—Согласен,— кивнул товарищ.— Так и сделаем.
Рано утром, мы попрощались с гостеприимными хозяевами, получили от Мануш Хачатуровны — мамы Гурама, огромный пакет. Она поднялась ещё раньше нас, чтобы напечь пирожков с мясом и лепешек, поджарить на вертеле курицу, достать из подвала небольшой «дорожный» круг козьего сыра и вручить сыну огромный термос с ароматным, горячим чаем.
Ровно в шесть утра после напутственных слов Давида Вартановича, ворота дома распахнулись, и наша «пятерка», поднимая клубы пыли, выехала на дорогу. Восемь с лишним часов пути пролетели как одно мгновение. Я успел немного подремать в машине, потом перекусить вместе с ребятами хозяйкиными дарами. Мы съехали на обочину, стали у вершины холма. Расстелили жирную, всю в пятнах бумагу прямо на капоте машины. Ели вкуснейшие свежие пирожки с мясом, с аппетитом поглощали белое мясо, хрустели куриными крылышками, отщипывали ломти белого ноздреватого сыра и запивали немного остывшим, но по-прежнему пахучим и крепким чаем с пряностями и травами. Одновременно любовались живописной зеленой панорамой в ореоле золотистого солнечного света.
Затем поездка продолжилась. Я с интересом рассматривал проносящиеся мимо пейзажи. Величественные горы, чередовались с зелеными равнинами и быстрыми реками, а сосны и березы с елями и пихтами. В окне машины мелькали грузинские города с причудливой восточной архитектурой и современными «советскими» многоэтажками. В селах совсем неказистые маленькие, кое-как побеленные домишки соседствовали с большими особняками из кирпича и дерева, раскинувшимися во все стороны огромными верандами и хозяйственными пристройками. Где-то в окрестностях Зугриди, уже привычные виды сменились береговой полосой с проносящимися в небе чайками и бесконечной гладью Черного моря…
В Пицунду мы прибыли за сорок минут до встречи. Быстро перекусили в первом попавшемся кафе, бутербродами с колбасой. Запили их томатным соком и поехали искать скульптуру «Ныряльщики». По словам Ашота она располагалась рядом с центральным пляжем города. Смешливые девчонки-школьницы подсказали дорогу, и через десять минут, без пяти четыре, оставив друзей в машине, мы подходили к аркам с дельфинами и летящими вниз головами вперед, абсолютно обнаженными мужчиной и женщиной.
—Интересное решение,— хмыкнул я, обозревая монумент.— И как наши ханжи обнаженку пропустили? Это ведь, по их мнению, сплошной разврат, присущий загнивающему Западу, а не высокоморальным строителям коммунизма. У нашей молодежи ведь секса нет. Они не женятся, а создают прочные семейные ячейки, не шпилятся, а творчески работают над увеличением поголовья подрастающего поколения во благо Родины.
—Вот поэтому памятник в шестьдесят девятом долго не открывали, да,— хихикнул Ашот.— Говорят, сочли сильно распутным, не отвечающим образу советских людей.
—А ты откуда это знаешь?— я с подозрением посмотрел на товарища.— Отдыхал здесь?
—Ага,— кивнул Ашот.— Ещё в семидесятых, когда пионером был. Вместе с родителями.
—Понятно,— я увидел знакомую фигуру в черном, и развернулся к ней.— А вот и Абрек.
—Здравствуйте дорогие,— подходящий кавказец изобразил радушную улыбку, больше похожую на кровожадный оскал. Такие разбойничьи рожи, заросшие до скул курчавой черной бородищей, всегда смотрятся устрашающе. Даже когда пытаются выразить добродушие и дружелюбие.
Абрек, сияя белоснежными зубами, широко раскинул руки, но обниматься с нами не стал и ограничился рукопожатиями. Черная футболка «Пума» с короткими рукавами, подчеркивала рельефные сухие бицепсы, перевитые толстыми венозными жилами, и красиво облегала подкачанную плечистую фигуру. Такого же цвета джинсы и легкие угольные с темно-серым отливом туфли гармонично завершали облик гангстера. Он смотрелся, как кавказский бандит из девяностых, каким-то невероятным образом перенесенный в теплые, ламповые восьмидесятые. Можно сказать, опередил своё время.
—Гиде ваша машина?— спросил кавказец.
—Тут недалеко стоит,— Ашот указал взглядом на примостившуюся у бордюра «пятерку».
—Харашо,— осклабился бандит.— Тенгиз вас недавно вспоминал, да. Особенно Мышу. Поговорить хотел. А тут вы сами приехалы. Хорошый звэр сам на ловца бэжит. Так у вас говориат, да? Садитэсь в машину, я сейчас подскачу, буду показывать дорогу. Абхаз вас ждёт. С нэтэрпением.
Глава 25
Слова Абрека меня заинтриговали и одновременно насторожили. Когда такой персонаж, как Тенгиз «хочет поговорить», жди неожиданных сюрпризов. И не факт, что они будут приятными.
С другой стороны, если бы у него имелись серьезные претензии, нас бы встречал не одинокий, дружелюбно скалящийся Абрек, а целая делегация отморозков. Ещё один плюс: кавказец всячески выражал расположение к нам.
Понятно, что он артист ещё тот, и может так же, приветливо улыбаясь, перерезать глотку «новым друзьям». Но смысла в подобном спектакле я не видел. Так что, будем надеяться, всё пройдет нормально.
Спереди притормозила черная «волга». Водитель опустил стекло. Наружу высунулась коротко стриженная голова Абрека. Он махнул рукой, приглашая ехать следом.
В окне замелькали огромные белоснежные корпуса санаториев. На открытых балконах с легкими ажурными ограждениями-балюстрадами, изображавшими раскинувшиеся во все стороны цветущие растения, деловито копошились и просто стояли люди. Женщина развешивала на веревке мокрый купальник, мужчина курил, облокотившись на перила. Старик лет семидесяти наслаждался окружающими видами, неторопливо прихлебывая чай из чашки. Мимо проносились аллеи огромных реликтовых сосен, величественных кипарисов, экзотических пальм с огромными мясистыми листьями, и другие, раскинувшиеся во все стороны зеленым ковром растения, названий которых я не знал. Город смотрелся очень красиво, и произвел на меня впечатление. Ухоженные уютные аллеи в окружении деревьев, благоустроенные скверы со скамеечками, галечные пляжи, где принимали солнечные ванны, плескались в море толпы отдыхающих. Люди были расслабленными, сверкали улыбками, ели мороженое, играли в бадминтон и волейбол. Ушлые фотографы снимали довольных папаш и мамаш с детьми, предлагая надеть бутафорские черкески или переодеться в пиратов, повязав косынки и кушаки. От всего этого, веяло такой беззаботностью, спокойствием и счастьем, что горло скрутил спазм. Всё-таки было в советской действительности семидесятых-восьмидесятых что-то теплое, искреннее, светлое, создающее неповторимую атмосферу, которую с ностальгией вспоминают миллионы пожилых людей, проживших часть жизни в СССР. И искренне жаль, что, в моей прошлой жизни, это ушло в небытие вместе с канувшим в прошлое первым социалистическим государством.
