Через считанные секунды на своем коврике вытянулась и Шахова. А наша венценосная наставница нашла в себе силы пошутить:
—Ну, и как вам такое удовольствие?
—Из-за удвоенной синергии «выжимает» в разы сильнее и быстрее, чем при работе в парах…— устало выдохнула Лариса Яковлевна и явно вспомнила рассказ о жертвах безумного изобретателя этого упражнения, так как хмуро добавила: — Откровенно говоря, не представляю, как можно было выносить такую «тягу», не обладая хотя бы одним сродством из двух необходимых.
—Тот урод думал только о себе, а помощниц «высушивал» и убивал. Поэтому-то и закончил жизнь на плахе…— буркнула Дарья Ростиславовна, последовала нашему примеру и мрачно усмехнулась: — Знаете, если бы не ранг этого ублюдка и не плохое настроение, заставившее меня принять участие в расследовании «рядового преступления», то разбирать личные записи этого ублюдка поручили бы какому-нибудь следователю. А значит, с достаточно большой долей вероятности уничтоженные мною наработки вышли бы в мир!
—Не знаю, что там были за наработки, но, судя по уровню продуманности этой, мужик был умницей, каких поискать. Жаль, что со знаком «минус»!— пробормотала Язва.
—С умом, фантазией, добросовестностью и дотошностью у него не было никаких проблем…— признала Императрица.— Равно, как не было их и с целеустремленностью, позволившей всего за семь месяцев вырасти с третьей ступени мастера на первую Гранда. Но знак «минус» испортил все.
—Может, обсудим что-нибудь более приятное?— предложил я, устав вспоминать ее рассказы о «творчестве» этого урода.
—Готова обсуждать все, что угодно, лишь бы побыстрее добраться до ванной…— ответила Шахова.— А то одежда пропотела насквозь и неприятно липнет к телу.
Я посмотрел на часы, убедился, что взбодрить себя восстановлением можно будет нескоро, и махнул рукой на слабость, головокружение и озноб:
—Ладно, пошли.
И ведь дошел. Правда, все время, пока женщины мылись, провалялся на любимом коврике, благо, смог дотащить до ванной и его. Зато дождался окончания пятнадцатиминутного промежутка в относительном комфорте, с нешуточным энтузиазмом «реанимировал» собственную тушку, изучил ядро с магистральными каналами и озвучил вердикт:
—По моим ощущениям, практиковать игру со смертью надо не вдвоем, а втроем: вчера я взял от силы десять процентов следующей ступени, а сегодня — почти четверть!
—Ого, здорово!— восхитилась Язва, высунулась из душевой кабинки, посмотрела на меня и подколола: — Если ты гипнотизируешь стену из-за того, что решил забить на все остальные тренировки и посвятить ближайший год-полтора игре со смертью, то выброси эту идею из головы — поверь на слово, игры с жизнью куда интереснее!
—Ну, так играла бы с ним не на словах, а на деле!— спошлила Долгорукая, то ли вспомнив наше «признание» и решив поиздеваться, то ли сообразив, что Язва не дает мне уйти в себя, и поддержав эти начинания. А через мгновение вообще отпустила тормоза и смачно шлепнула подругу по заднице: — А то прелести, вроде, наела, в любви клянешься чуть ли не каждый день, а парень до сих пор простаивает. Хотя… клялась, вроде, не ты, а я… Да и прелести есть не у тебя одной… Так, что-то меня начинает заносить!
Я рассмеялся. Хотя почувствовал в последних фразах надрыв и понял, что она несет все, что в голову приходит, только для того, чтобы не потеряться в каких-то чрезвычайно болезненных воспоминаниях. И немного помог:
—Я начинаю бояться еще и тебя!
—Не надо, я сейчас остыну!— пообещала Бестия, продолжила «воевать» с самой собой, врубила ледяную воду и по-девичьи взвизгнула. На пару с Язвой, не ожидавшей такой подлянки. Потом повторила «воздействие» еще дважды, была выставлена наружу, поймала банное полотенце, брошенное мною навстречу силуэту, демонстрируемому чувством леса, и повела руками так, как будто заворачивалась в мягкую ткань:
—Пошлые шутки — неплохой способ выключать голову. Надо взять на вооружение…
—Выкручиваешься, запоздало сообразив, что фактически отказалась от объятий Баламута?!— хохотнула Лара и, проигнорировав возмущенный вопль венценосной подруги, поддела меня: — Рат, тут место освободилось. Как насчет того, чтобы потереть мне спинку и что-нибудь еще?
…Двадцать из двадцати пяти минут, оставшихся до начала тренировки у матушки, Бестия грузила нас с Язвой «боевыми задачами» на ближайшие часы. Объяснения были образными и чертовски интересными, предлагаемые упражнения — сложными, но однозначно нужными, поэтому большей частью сознания я вдумывался в каждое слово наставницы. А меньшей непрерывно сканировал общий коридор познанием леса, отслеживал траекторию перемещения каждого появлявшегося в нем силуэта и, конечно же, прислушивался к тому, что творилось в эмоциях Долгорукой. Благо, она лежала рядом, а щуп работал, не переставая. Благодаря «подсказкам» последнего я дважды «купировал» внезапные падения настроения ласковыми поглаживаниями спины, за что в конце лекции получил благодарный взгляд и… поймал себя на мысли, что, заботясь о государыне, частенько забываю о себе и своих утратах.
Правда, обдумывать эту мысль не стал, чтобы не утонуть в депрессии. Дал команду собираться, дождался, пока женщины приведут себя в порядок, вывел их из жилого блока и выдвинулся к ближайшей лестнице. А через семь минут вдвинул в стену дверь спортзала для продвинутых учеников матушки, жестом предложил спутницам заходить, а сам остался на месте и повернул голову вправо.
Заметив это движение, Шелестов, показавшийся из-за угла, сорвался на бег, подлетел ко мне, вцепился в протянутую руку, от всей души сжал пальцы, пожелал доброго дня и хмуро спросил, что, собственно, происходит.
—Привет, Кремень!— улыбнулся я, запоздало заметил свежую ссадину на скуле друга и подобрался: — Объясню. Но после того, как ты скажешь, с кем сцепился.
Парень покраснел и опустил взгляд:
—Ни с кем. Услышал, что нес дядька Стас, спросил, хватит ли ему мужества повторить то же самое тебе в лицо, и влетел мордой в стену.
—И где этот герой сейчас?
—В столовке. На шестом. Как обычно, стелется перед Вышеславцевой.
—Здорово!— холодно оскалился я, попросил парня подождать, заглянул в зал, поймал взгляд матушки и сообщил, что мне надо ненадолго отойти.
Она знала меня, как облупленного, поняла, что я завелся, и расплылась в предвкушающей улыбке:
—Ты там подобросовестнее, ладно? А то у них память короткая. И страх слишком быстро выветривается…
Я коротко кивнул в знак того, что сделаю именно так, как она сказала, захлопнул дверь и мотнул головой, приглашая Кремня поторопиться.
Он тут же сорвался на бег и помчался к лифтам. А через минуту, влетев в кабинку, ткнул в нужный сенсор и… невидящим взглядом уставился в зеркало:
—Классная у тебя матушка! Боевая, жесткая, справедливая…
Продолжение «А моя…» не прозвучало, но напрашивалось, поэтому перед моим внутренним взором появилось лицо Людмилы Тимофеевны. Иссиня-белое, с сильно заострившимися скулами, шелушащимися роговыми наростами на лбу, висках, переносице и подбородке, сине-фиолетовыми губами, засохшими потеками крови под носом и около ушей, опустившейся нижней челюстью и мертвым взглядом. В общем, таким, каким я его увидел в морге. Понимая, что никакие слова не уменьшат боль парня, потерявшего и матушку, и нерожденную сестричку, я просто сжал его плечо и стоял так до тех пор, пока кабинка не остановилась. Потом вышел в лифтовый холл, повернул направо и вскоре вошел в столовую блока прикладной магофизики Пространства.
