Нет, первый удар получился на славу — ее пелена потускнела где-то на треть. Но с недоумка, конечно же, слетела невидимость, что в ближнем бою с моей родительницей было форменным самоубийством: она вывернулась из-под второй атаки чуть ли не раньше, чем корх начал наработанное движение, в темпе скорострельной пушки выдала серию уколов ножом, напитанным Молнией, причем в противофазе с заклинаниями этой же школы, и максимум через секунду оставила за собой дымящийся труп!
Она же завалила и последнего «скрытника», выбитого в реальность моими силками. И спасла его от жуткой смерти под тремя обезглавливаниями, прилетевшими сразу за плетью молний. А потом огляделась по сторонам и наехала на меня:
—Ну, и как это называется?
—Новые модификации «Хамелеонов»!— криво усмехнулся я, скидывая с себя вампиризм.— Чувство леса засекло эту дрянь метров с пятидесяти. А мы, как ты, наверное, помнишь, бежали. И довольно быстро.
—Прости, не знала…— повинилась она, оглядела трупы совсем другим взглядом и сделала напрашивавшийся вывод: — Черт, эта информация может спасти множество жизней!
—Угу…— кивнул я и озвучил принятое решение: — Поэтому Тёма отправится обратно, доберется до места боя, свяжется с командиром форта, вызовет к себе вертушку и передаст пилоту десяток накидок. А мы неспешно найдем место для схрона, сложим в него коммы, затем дойдем до аэродрома «Шестерки», обоснуемся в каком-нибудь остове и чуть-чуть поленимся.
—Ну да…— согласилась матушка.— Без твоего чувства леса мы Алмаза не убережем, меня ты одну не отпустишь, а Феде опыта не занимать…
…На аэродром «Шестерки» вышли аж в одиннадцатом часу утра. Пара крошечных облачков, еле ползущих по небу, не мешали солнцу буйствовать по полной программе, ветер стих еще до рассвета, а марева и «Хамелеон» не спасали от удушающей жары, поэтому на дневку устроились в тени остова военно-транспортного «Муравья». Алмаз, вымотанный до предела не столько марш-броском, сколько почтенным возрастом, улегся на коврик, прикрытый маскировочной сеткой, и задремал, матушка о чем-то зашепталась с Бестией, а Язва нащупала мою тушку, устроилась рядом и, как вскоре выяснилось, потерялась в моих эмоциях.
Я отрешенно отметил, что ее присутствие рядом успокаивает, и снова ушел в тягостные мысли. А через какое-то время услышал грустный шепот:
—Никак не смиришься с тем, что не попал на суд?
Я опешил, так как своими переживаниями ни с кем не делился. А Лара, почувствовав мое удивление через щуп, ответила на незаданный вопрос:
—Ты сам не свой. С тех пор, как поговорил с Шубиным. Да, держался неплохо, но во взгляде и в эмоциях изредка мелькала одна и та же жуть. Вот я и догадалась.
Горечь, целые сутки медленно разъедавшая душу, требовала выхода, и я мрачно вздохнул:
—Все намного сложнее. Последние два месяца я чувствовал себя белкой в колесе, из-за чего затыкал периодически просыпавшуюся совесть отговорками типа «живу в постоянном цейтноте» и так далее. А вчера вечером, оглянувшись назад, чуть не умер со стыда, когда понял, что, при большом желании, мог найти время хотя бы для звонков всем тем, кого считаю близкими людьми. Мог, но ни разу не набрал ни Марию Матвеевну, ни Виталия Михайловича, ни Аристарха Иннокентьевича, ни Владимира Игнатьевича. А про то, что не интересовался ходом дела княжича Горчакова, то есть, по сути…
—Так, стоп!— еле слышно, но очень жестко выдохнула она и сжала мое предплечье.— Прежде, чем ты договоришься до какой-нибудь ахинеи типа предательства памяти Тани Смирновой, скажи, ты хоть что-нибудь слышал о неосознаваемых психических процессах, направленных на минимизацию отрицательных переживаний?
Я отрицательно помотал головой.
—Очень зря! Имей ты хоть поверхностное представление о механизмах защиты, используемых твоей психикой, не рвал бы себе душу. Ибо она БЕЗ участия твоего разума, способна искажать или отрицать реальность для того, чтобы хоть как-то ослабить внутриличностный конфликт, обусловленный противоречиями между инстинктивными импульсами бессознательного и усвоенными требованиями внешней среды, возникающими в результате социального взаимодействия. Говоря иными словами, ты всеми силами старался не думать о том, что, вне всякого сомнения, причинило бы боль. И это более чемнормально. Особенно в твоем возрасте!
Щуп, исправно транслировавший эмоции Шаховой, убеждал, что она не врет, но успокаивало это не сильно:
—Вполне возможно, что так и есть. Но мне все равно стыдно.
—Сделай выводы, мысленно добавь все необходимые действия в планы на будущее и… задвинь ЭТИ мысли куда подальше. Ибо сейчас не лучшее время для рефлексий — ты ведешь по Зоне группу, наполовину состоящую из балласта, а значит, не имеешь права размякать!
—Я не размяк, Лар…— начал, было, я, но вовремя понял, что она права, и коротко кивнул: — Спасибо за моральный подзатыльник: вывод сделал, вот-вот добавлю все необходимые действия в обязательные планы на будущее и задвину все несвоевременные мысли куда подальше.
Язва ласково погладила меня по руке и продолжила «лечение»:
—Между нами, девочками, говоря, далеко не каждая состоявшаяся личность в состоянии признавать свои ошибки и делать правильные выводы. Ты — смог, и в Большом Мире это внушило бы мне уважение. А тут, в Зоне, расстраивает. Ведь ты, командир группы, взявший на себя ответственность за жизни пяти человек, обязан понимать, что не имеешь права на рефлексии. Ведь моральные страдания ослабляют концентрацию, а это может в любой момент выйти боком твоим подопечным! Кстати, моральное состояние твоих подчиненных — тоже ТВОЯ проблема: с первого и до последнего мгновения боевого выхода мы должны быть монолитным кулаком, а не манной кашей. Дальше объяснять?
Я отрицательно помотал головой.
—Вот и хорошо…— довольно мурлыкнула она и… запустила ладошку мне под комбез. А когда почувствовала соответствующий всплеск эмоций, тихонько хихикнула: — Одной из твоих подчиненных жизненно необходима именно такая моральная поддержка. Вот и поддерживай…
…Поддерживал. До пятнадцати ноль-ноль. А когда вышло контрольное время и стало понятно, что с Тёмой что-то случилось, вытащил из перстня бинокль, перебрался на солнцепек, тщательно оглядел далекую опушку леса, затем дорогу, соединявшую «Шестерку» с окраиной прифортового городка с совсем не сибирским названием Дубки, какое-то время пялился на закрытые ворота, а затем принялся разглядывать корхов-часовых, прогуливавшихся на стенах, примыкавших к КПП. Твари несли службу в обычном режиме, и меня это самую чуточку, но успокоило. Увы, уже минут через двадцать дало о себе знать предчувствие, а еще через пять-семь «тяж», на которого я в тот момент смотрел, вдруг уставился куда-то вниз.
Сдвинуть бинокль в нужную сторону было делом одного мгновения, и я, увидев открывающиеся ворота, невольно затаил дыхание… на считанные секунды. А потом створка отъехала в сторону где-то на половину ширины, и на дорогу вылетело четырнадцать «бегунков»!
