— Корыто с мылом дам, сам думаю справишься. А мне некогда святошам вшей с клопами гонять. Пусть им их бог вездесущий помогает и спинку обмывает.
— Черен твой язык, ведьма! — рыкнула на меня эта рожа. — Проклятье на твоем роду вечным будет коли к церкви святой свой лик не обратишь.
— Ну нет, я к такому попу на версту не подойду и на столько же церковь его обходить буду. Бога твоего Единого ниво что ставить не будут, коли ты только по сеням ползать будешь и самогон у мужиков таскать.
Я взяла пузатую тыковку и опять отдала все внимание Худобеду.
— Купаться будешь?
— У тебя бочка в предбаннике стоит, там охленусь.
— Эээ, нет, дорогой, — отложила овощь и закатав рукава подошла к попу, — если купаться, то до скрипа и насекомых твоих потравим!
Когда вечером вернулась Ульяна с Марьяшей то испугались тощего лысого дядьки, который свернулся клубочком на лавке. Худобед дрых без задних ног и не слышал никого и ничего. Я ему отвар специальный дала и заговор прошептала, чтобы его от самогона воротило, как от чертей, которых он кликает. Спит теперь поп, сил набирается.
— Семислава, а ничего что ты святошу под крышу свою пустила? — тихо вопрошала Ульянка и стругала сахарную свеклу.
— О чем ты? — спокойно рублю тыкву и самые сладкие кусочки отдаю дочке.
— Ты своих богов славишь, а он о Едином проповедует, — она выразительно посмотрела в мои глаза.
Усмехнулась. Странным ей мир мой кажется. Далеким и чужим.
— Мои боги это мои родители. Они жизнь роду людскому дали, научили как с ними разговаривать и как на земле жить. Тех, кого ты называешь "моими богами", я почитаю как начальников Рода. Кровь Их в нас бежит и думы наши на Их похожи. Как я могу сравнивать Отца своего, который с рук меня кормил и мужика, который сказки только умел рассказывать и кару нести?
— Не страшно тебе, баба, богохульничать? — встал лысый поп со своей скамеечки.
Разбудили мы касатика. Видно, отдохнул он всласть. Теперь зыркает по сторонам своими выпученными глазенками и шипит беззубым ртом. Марянку испугал, та в мои ноги вжалась.
— Бог Единый сына своего на землю послал, чтобы грехи наши смыть кровью его! Не пожалел кровиночку свою. Отдал в руки безбожников. Тем, кто Роду, тьфу ты, поклоняется!
— Хорошо, пусть так, — спокойно произнесла я, поглаживая головку дочки. — Если он хотел остановить греховные пороки, то почему у нас до сих пор есть смертная казнь? И брат на брата вновь войной идет? А разбойники безбожно над телами жертв своих глумятся? Значит, грех не смывался и род человеческий живет так же как и до пришествия сына божьего. Значит, не изжить эту червоточину в наших умах — это гораздо глубже, чем твой Бог смотрит. Не под силу ему с нашими грехами и болезнями справится.
— Грех людской Велик! Потому что чертовщины подобной тебе много. Вы в разумы народа тьму свою пускаете и сердца людские извращаете! — закричал поп и внезапно осекся.
В хату вошел Радим. В дверь прошел поклонился и к ведру пошел помыться. Поп постарался вжаться в стену, будто не хотел и вовсе здесь оказаться.
Интересная реакция.
Поднесла мужу полотенце и спокойно приняла его обратно. Взгляд Радима указал на Худобеда.
— Он чумазый, как поросенок ходил. Пришлось его стричь и брить, — призналась я. — Жалко старика.
— Да я молод! — воскликнул поп и тут же осекся, когда Радим подошел к столу. — Мне годков тридцать, почитай и не жил вовсе, — тихо пропищала "мышка" из уголка.
— А женки у вас все же нет! — припечатала Ульяна и поставила дымящийся котелок с картошкой со шкварками. — Для жениха вы вовсе староваты, — добила его содержанка.
Радим принялся хлеб ломать, а я тарелки принесла и дочку на лавку усадила. Марьянка отцу на коленки забралась и грозно позыркивала из-за могучего мужского плеча на попа. Пару раз даже язык ему показала. Тот сидел молча, жевал горбушку и делал вид, что курносая малышка его никак не волнует.
Ели неспешно. Радим молчал. Митор стучал ложкой и вылизывал крынку с простоквашей. У него просто зверский аппетит, по сравнению с щуплым тельцем.
Ульянка ела медленно, но заглатывала много, а я старалась не сильно прижиматься к мужнему боку и тихо завидовала дочке. В последнее время у меня повысилась чувствительность тела рядом с супругом. Что не прикосновение, то меня в жар кидает, либо молния от макушки до пяток прошибает.
— Церковь через два дня готова будет, — в конце трапезы объявил благоверный.
Его рука под столом мою нашла и наши пальцы сплелись воедино. Он осторожно стал поглаживать мою ладошку, а я почему-то стала улыбаться, как дурочка.
— Во славу Богу Единому храм построил а в дом свой безбожницу привел, — вякнул поп.
— Иди, поп, отсюда, — порекомендовал ему Радим. — В чужом хозяйстве рот не смей открывать, — тихо рыкнул на него мой супруг.
А сам безбожные дела творил под столом с моими руками.
Мужские пальцы ласкали мою кисть и гладили каждый миллиметр моей руки. Жар от его ласк сжигал мои щеки. Я отводила взгляд. Митор во все глаза смотрел на нас.
— Папа! — пропищала Марьянка и подпрыгнула она его коленях.
— Складушка, — разулыбался мужчина и подбросил дочь на руках. — От Лады Склада, — прочитал он и поцеловал дочь в ее курносый носик.
Марьяшка пищала, смеялась и брыкалась. Смех детский звонкими колокольчиками лился по терему и наполнял меня счастьем.
Ох, надо тарелки прибрать.
На кухне я украдкой вытерла счастливые слезы и посмотрела на себя в ведро с водой. Вроде все хорошо, глазки не красные.
— Реветь то зачем, — рядом оказался напыщенный Митор. — Поп тебя обидел? — он по мужски с вызовом посмотрел на меня, будто готовился бежать за несчастным стариком и бить ему морду по одному моему слову.
— Нет, — улыбнулась я и быстро поймала мальца в свои объятья.
Начала тискать и лохматить маленького безхозного песика, который только поначалу отфыркивался, а позже поддался моему наплыву чувств и спокойно перенес все издевательства.
— Странные вы бабы, — приглаживал свои волосы Митор, смотря в воду. — Одна кусочки повкуснее на работу приносит, вторая зажимает. Нравлюсь что ли? — поддел меня малец.
— Это Ульянка за тобой ходит? — хитро улыбнулась я.
— А если и она, то что? — надулся важный мальчишка, как индук.
Я расхохоталась над ним и тронула его лоб.
— Ульянка всегда отдает больше, чем сама берет, — я улыбнулась. — Ответственная она очень и добрая. Душа у девки открыта. Боится она, что хлеб зазря ест.
— А может я люб ей? — заискивающе подошел ко мне паренек и заглянул в мои глаза с намеком.
— Хочешь чтобы все у нее узнала? — хитро протянула я.
