Он так и не узнал, пришла ли помощь.
Через неделю координаты были готовы. Я посмотрел, куда они ведут: вту часть вселенной, где прямо сейчас из пыли и глыб собираются планеты.
Рыжеволосый сел в центр поля координат, скрестив ноги, и более не сходил с места. Я доиграл мелодию последней выставленной им координаты. Не сводил с него глаз и ждал часа однородности – волшебного часа, когда из ставшей однородной материи как будто можно слепить всё, что угодно. Как будто может произойти всё, что угодно.
За минуту до наступления этого мига я отложил свой инструмент и сосредоточил всё внимание на фигуре в центре поля координат. Всей душой хотел, чтобы у него получилось пройти. Тихонько молился – сам не знаю, кому.
Ничего не произошло. Миг однородности миновал, а рыжеволосый так и остался сидеть в центре поля координат. Не шелохнулся.
Что-то пошло не так.
Портал должен был сработать. Все координаты на месте, их музыка сыграна, автор портала на правильном месте. Но портал не сработал.
Почему?
Я размышлял над этим почти сутки, до следующего часа однородности. И когда у травы и камней стали плыть и врастать друг в друга контуры, что нельзя было различить, где одно, а где – другое, я сообразил.
Портал работает, когда через него делают шаг. Парень же неподвижно сидел в центре поля координат.
Я взял в руки свой инструмент и стал играть мелодию рождающихся планет, которая доносилась из места, куда хотел попасть парень. Он вздрогнул. Обернулся в мою сторону. Его глаза были закрыты, но я почувствовал прикосновение горячего и страшного взгляда к тому месту на моём теле, где в человеческой форме смыкались бы ключицы.
Открой он глаза – в его взгляде было бы слишком много света, чтобы его могло выдержать большинство живых существ. Я бы – мгновенно сгорел.
Рыжеволосый опять повернулся прочь от меня и замер.
Миг однородности прошёл, и ничего не произошло.
Я лёг в бежевую траву, на краю поля координат, под изменчивым перламутровым небом и думал ещё сутки. Периодически поднимал голову – фигура посреди поля была неподвижной.
Чего он ждёт? Он же точно чего-то ждёт. Он больше не совершает никаких действий.
Точнее, нет. Неправильный вопрос.
Правильный вопрос такой: почему, когда условия для его перехода сошлись, идеальны, он не делает шаг?
Я пробовал общаться с ним телепатически – ещё одно из тех действий, которые я откуда-то знаю, как делать, но совершенно не помню, откуда,– но его мысли так же горячи, как его взгляд: яне могу подобраться к нему достаточно близко и соприкоснуться с ним. Только короткое эхо его прошлого доступно мне ‒ то, что он решил оставить в качестве своих воспоминаний.
И музыка его пути, записанная в Сферах. И её я прослушал.
Постойте.
Идея сверкнула в моём сознании, и я сел. Взял свой инструмент и стал играть.
Удивительно: до того, как я оказался здесь, я бы не смог сделать то, что я задумал. За то время, которое я не помню, ‒ о Сферы, колыбель, принявшая меня, да что же там было, что же я не помню?! ‒я стал потрясающим медиумом.
До моего появления здесь я никогда не смог бы сыграть семьдесят шесть тысяч шестьсот тринадцать мелодий, рассказывающих истории о том, как каждая из душ, сохранённых в куполе памяти рыжеволосого духа, отправлялась в дальнейший путь в сопровождении существа-хранителя, вызвавшегося принять её.
А тут взял – и стал играть.
Я сбился со счёта, сколько времени прошло. И я, и он бесплотны, и нам не требуются сон, еда и отдых. Раз в сутки наступал миг однородности, рыжеволосый дух не двигался, я продолжал играть. И не было ничего важнее того, чтобы доступным мне способом сообщить ему одну простую мысль: помощь пришла, с ними всё в порядке, ты можешь идти дальше.
В какой-то момент, через бесконечность после начала, я почувствовал неодолимое желание закрыть глаза. Я удивился: какие глаза? У меня нет тела, у меня нет глаз. Прислушался к звучащей музыке Сфер и понял: осталось всего несколько мелодий.
Тем предрассветным утром перламутровое небо было так близко к земле, как я никогда не видел. Я доигрывал мелодию души, которая покидала купол памяти хранившего её духа, чтобы стать космическим ветром, и думал о том, как я всю мою долгую жизнь, которую я не помню, не помню, не помню, ошибался, думая, что небо ‒ это где-то высоко. Но нет же: небо начинается от земли.
Последнюю мелодию ‒ мелодию души, которая устала от человеческих страданий и захотела побыть белой пушистой собакой, чтобы побыть в любви, ‒ я доигрывал, волевым усилием удерживая глаза открытыми. Какие глаза? Тем не менее.
Как мир приходит к однородности, я почувствовал всем своим существом. И почувствовал: вот оно, оно свершается.
Доигрывая последний такт, поднял взгляд на рыжеволосого. Он стоял, статный и горячий, готовый сделать шаг.
В самый миг однородности, когда закончилась мелодия, я не выдержал. Закрыл глаза.
А когда открыл, я был один. Не было ни рыжеволосого парня, ни горочек с координатами. И местное мелкое сияющее молочно-белым светом солнце не взошло.
В этот день сияло само небо.
Доброго пути тебе, дружище.
Время собирать камни.
У меня появилась теория.
Я хорошо помню, как Сферы перестали пускать меня, потому что я стал слишком тяжёл для них из-за накопленного опыта. Однако тогда я не был таким хорошим телепатом. Я могу не подходить к сферам близко ‒ я всё равно слышу их музыку.
Я нравлюсь себе в качестве хорошего телепата.
Что со мной такое произошло, что я захотел забыть то, благодаря чему я стал таким существом, что я нравлюсь себе?
Я думаю, что в Сферах записана мелодия моего пути. Я даже не думаю ‒ я знаю.
«Возможно ли мне будет услышать её?» ‒спросил я.
«Возможно. Ты изменил состояние. Сферы смогут принять тебя один последний раз», ‒ был мне ответ.
После ухода рыжеволосого я начал смотреть по сторонам. Важный навык ‒ смотреть по сторонам. Я приобрёл его не сразу. Для меня намного более привычно так, как с рыжеволосым: мой взгляд падает на что-то, и оно становится для меня самым важным во вселенной.
Я так ясно знаю это о себе! Может быть, мой взгляд упал на что-то, что принесло мне великое горе, и поэтому я решил забыть всё целиком? Я узнаю, придя в Сферы в последний раз. Не сейчас.
Среди бежевой травы и бежевых камней мне встречались звери. И знакомых форм ‒ даже если я не помнил, откуда я знаю эти формы, ‒ и совершенно причудливых. И как рыжеволосый парень был в белых одеждах, так и звери все были белыми.
Они лизали мне руки, если у них были языки, ласково касались меня, если не было, и я гладил их благословениями на путь и слушал эхо их историй. Все они испытали много горя по вине людей или им подобных существ в разных мирах, и под перламутровым небом они восстанавливали свою чистоту, целостность и надежду.
