Мои шаги тонули в мягкости ковров; я ступала по ним неслышно, передвигаясь, словно тень, подобно призраку. Мои пальцы продолжали свой медленный путь по кромке столешниц. Они цеплялись за шелестящие страницы, за письма в распечатанных конвертах, за рассыпанный табак и золотой подсвечник, за породы неведомых камней — драгоценных самоцветов и минералов, необработанных, похожих на магические кристаллы из сказок, крошащихся, распадающихся в яркую каменную пыль при моём касании. Я подняла один из них, похожий на чёрный куб, и всмотрелась в блестящую грань. Он словно таял в моих руках. Наяву или уже во сне я наблюдала, как он выпадает из моих рук и, приземляясь на ковёр, подпрыгивает несколько раз, прежде, чем замереть на месте. И я сама в это время падала, тянулась к полу, и будто чёрной пропасти, разверзшейся в нём. Меня затягивал сон. Внезапно нахлынувший вязкий сон. Это было словно вмешательство извне. Я не была настолько уставшей, чтобы в прямом смысле валиться с ног. Но я продолжала падать, и моё сознание отключалось.
…Я очнулась посреди поля, залитого ночью и кровью — кобальтовый дракон, взмахивая широкими крыльями, спускался с небес, приземляясь на трупы собратьев.
…Я видела подземелье, и прожекторы глаз, освещающих его. Двух пар глаз. Красных Яна и… белых, цвета пустоты, чьих-то ещё — того, чьё лицо расплывалось в угольном тумане. Я слышала крик, принадлежащий моему дракону, вопль боли, он доносился из клетки, в которой тот был на этот раз заточён. И тихий голос полз по прутьям железной клетки.
«Не кажется ли тебе, что твои братья и сёстры снова привязались к ним?»
«Отец, люди не те, кем ты их считаешь. Они лучше нас.»
«Они лишь оболочки. И вы позволяете обманывать себя.»
«Отец…».
«Ты должен снова воспитать их — своих кровных братьев и сестёр.»
«Я не хочу».
«Ты должен делать то, что я скажу».
«Я не хочу. Отпусти меня! Дай мне свободу».
«Ты мой…».
Скрывающаяся под туманом фигура хотела сказать что-то ещё, но сон оборвался. Всплеском волн крови и зовом о помощи. Сквозь мрак, в текущей по нему багровой реке проступало знакомое лицо Алены. На нём, перепачканном в саже и смоле, застыла маска мучительной смерти.
«Алена,— звал разъярённый голос.— Алена…»
Раздавался громкий плеск. Руки погрузились в кровавый полноводный ручей. Они, принадлежащие Константину, вытаскивали тело — бездыханное, изнемождённое и хрупкое. Его белые длинные волосы пропитывались багровым оттенком. Его губы, дрожащие и нашёптывающие, припадали к бледным недвижимым губам. Его губы целовали, касаясь плоти, из которой уходила жизнь, снова и снова. Я ощущала их горячее касание, но не могла ответить. Своими губами он отдавал моим тепло, которое не могло согреть. Алена и я — были сейчас одним целым. Холодные волны крови омывали мою усопшую душу. Обжигающие капли слёз падали с ресниц Константина, и его глаза наливались рубиновым разрушительным оттенком. В секунду он озарил светом подземелье и насильно вытолкнул меня из сна.
Моё тело поднялось в воздух, и я больше не ощущала никакой опоры, паря над полом. Сильная рука обвила мою спину, другая подхватила ноги, и я обнаружила себя прижатой к пушистому меху, и тёплому, казалось, обнажённому торсу. Вязкий воздух вдруг обрёл сладкий аромат мёда, орехов и лесных ягод, и я узнала Гая.
Очутившись в невесомом забвении, не видя ничего, кроме тьмы, я ощущала тупую боль в затылке. Видимо, когда некая невиданная сила увлекла меня в сон, я ударилась головой при падении.
Он выносил меня из библиотеки, преодолевая распахнутые двери, тихо, без остановки, произнося моё имя. Голосом, наполненным тревогой и беспокойством. Тьма и боль крепко сковывали меня, и мне с трудом удавалось уцепиться за проблески реальности, хватаясь за его полушёпот.
Мгновение спустя, когда мои плечи соприкоснулись с некой твёрдой прохладной поверхностью, у меня, наконец, получилось приоткрыть глаза.
Я смотрю на бежевый потолок; тени от зажжённых свечей скользят по изображениям ангелов в облаках, под лучами солнца, и бога, того самого христианского бога, единого, из мира яви, который протягивает ко мне руки. Вздрагивая, распахиваю глаза пошире и замечаю настенную лепнину, каменные перила балконов, и верхушку алтаря. Приподнимаю голову и пытаюсь привстать на локти — оглядываясь, понимаю, что нахожусь в замковой часовне, лежу на деревянной скамье.
Гай прикладывает тёплые ладони к моим щекам, и заглядывает в глаза.
—Что произошло?— спрашивает он.
—Я уснула,— шепчу, морщась от боли в голове.
—Нет, ты упала в обморок,— говорит Гай, проводя по моему затылку. Затем смотрит на собственные пальцы. На них нет моей крови.
—Возможно,— соглашаюсь я, понимая, что вряд ли уснула на ходу.
Гай отстраняется от меня и меряет оценивающим взглядом.
—Говори, что с тобой такое,— произносит он.— Ян говорит, что ты странная в последнее время.
Я удивляюсь. Яну, и правда, кажется, что я стала какой-то другой? Он заметил это? Но он ничего у меня не спрашивал. Зато, видимо, делился своими мыслями об этом с Гаем.
—Я вижу сны,— признаюсь я.
—Какие именно сны?— Густые каштановые брови Гая сходятся на переносице.
Снова потирая голову, я поправляю свои растрепавшиеся волосы. Боль начинает отступать, и я принимаю сидячее положение.
—Я думала, что они о том, чего никогда не было,— говорю я, и мой голос разносится эхом по пустой часовне, отскакивая от её каменных стен.— Но они о том, что было. Как воспоминания, только не мои собственные, а чужие. И некоторые из них правдивы. Некоторые из них на самом деле происходили: со мной и с другими.
—Ты спрашивала меня о снах, я помню,— задумчиво говорит Гай. В то же время нотки его тона наполняются подозрением.— О чём они?
—О вас… о ней,— молвлю я, понижая голос, имея в виду Алену, но не произношу её имени вслух, осознавая нереальность сказанного, своих безумных предположений, ощущая себя глупо. Но устоять уже не получается, и мой страх уступает место любопытству.— Скажи мне правду, Гай. Если бы они хотели, то уже признались бы.
—О чём?— удивлённо переспрашивает он.
—О том, что я — это она в прошлой жизни,— шепчу почти беззвучно.— Если я — это и есть она, то скажи мне. Никто кроме тебя не скажет.
—Кто?— уточняет он, делая вид, что не понимает.
И я озвучиваю свою идею, уже не кажущуюся мне абсурдной.
—Алена.
—Что-о?— протягивает он.— Ты что-то придумала? Почему ты вообще до сих пор думаешь о ней?!
—Я вижу сны с её участием,— объясняю я.— Вижу в них её и вас. Точнее — нас.
Часовня наполняется чужим голосом, проникновенным, бестелесным и неживым. Протяжное призрачное эхо следует впереди него.
