—Кошелек,— шепнул мне со смехом Саша.
Судя по его, старикана, замшелому виду, он вполне мог играть с самим Куприным.
Старикана подвели к кассе, он прислонил к стене палку (а портфель-кошелек продолжал цепко держать), свободной рукой от души шлепнул по заду сначала одну блондинку из свиты, потом другую, а третья с визгом увернулась. Ходячий анахронизм что-то гаркнул скрипучим басом, девушки с готовностью захохотали. Веселое это, оказывается, заведение!
От улыбчивой девушки в кассе старикан заполучил свой билетик, подхватил палку и уже без посторонней помощи поковылял в игровые залы. А мы отправились следом.
Я уже знала, что строил казино известный архитектор Шарль Гарнье, который построил Оперу в Париже. Играть мы с Сашкой не собирались, но посмотреть на этот храм азартной игры хотелось.
Конечно, это действительно был храм роскоши и богатства, как пишут в путеводителях. Но на всей этой роскоши словно патина лежала, и создавалось впечатление, что время остановилось в этих стенах. В холле стояли витрины с первыми картами, первыми фишками. В игровых залах окон действительно не было, неяркий свет люстр мягко стелился над карточными столами, за которыми колдовали крупье — зоркими глазами они видели все, что перед ними, сбоку и даже сзади, и на все это живо реагировали: отпускали какие-то шуточки, заставляя игроков и зевак то и дело разражаться смехом, подмигивали симпатичным дамам, гримасничали, переглядывались с крупье за другими столами. Где же их, крупье, хваленая невозмутимость? А руки их жили своей жизнью, находились в постоянном движении, мельтешили над столами.
Везде висели таблички с предупреждением: запрещается игра в долг и под честное слово (Сашка увидел их, хмыкнул и перевел мне смысл). Игроки не производили впечатления представителей высшего света, напротив, выглядели по-простецки: джинсы, майки, незатейливые лица. Постояв за их спинами, я так и не поняла принципов игры, предложила Сашке поставить какую-то мелочь и сыграть, но он отказался.
—Мне интересно, конечно, но я не настолько хорошо владею разговорным французским, чтобы сориентироваться. В другой раз. Мы сюда еще приедем когда-нибудь. И я сорву банк.
Он потянул меня дальше, в зал поскромнее, где играли в блэк-джек. Там было немноголюдно. Стол с табличкой, извещавшей, что минимальная ставка здесь — 1000 евро, пустовал. Зато за столом с минимальной ставкой в 500 евро играли три невозмутимых японца, не обращавших никакого внимания на столпившихся вокруг них зевак, а также друг на друга и на крупье. Японцы, простенько одетые и похожие друг на друга как братья, с неподвижными лицами метали на стол, словно икру, пятисотенные купюры, которые девушка-крупье с таким же невозмутимым видом сметала лопаточкой в специальную прорезь на столе. Интересно, японцы специально приезжают сюда, в Монте-Карло, играть по-крупному? Или это всего лишь эпизод в процессе осмотра достопримечательностей после Морского музея забежать в казино, проиграть не меньше десяти тысяч и уйти с сознанием выполненного туристического долга?
В следующем зале расставлены были игровые автоматы, за которыми резались в какие-то элементарные игры веселые старички и старушки буржуазного вида. Там стоял треск, гул голосов, и наличествовали окна, сквозь которые вовсю лился внутрь солнечный свет, толика его доставалась и залу, где играли в блэк-джек. Наверное, ставки тут настолько символические, что можно не заботиться, понимают ли игроки, как долго они тут находятся.
В общем, больше нам тут делать было нечего, разве что посидеть в ресторане, выпить чего-нибудь. Мы туда заглянули. Ресторан имел очень солидный вид, в нем было почти пусто, только две какие-то пары присаживались за разные столики, и величественные официанты склонялись к ним, чтобы узнать, чего желают гости. Интересно, те, кто пришел в ресторан, они выиграли или проиграли, и хотят запить изысканным вином торжество или разочарование?
Мы с Сашкой пошли к выходу, покинули игровые залы, и я обернулась, чтобы запомнить это казино, про которое столько читала у русских классиков, а теперь вот увидела воочию. Впечатление было странным: я ожидала большего блеска и современности, а не такого увядшего шика. Казино мне напомнило роскошную пышную розу редкого сорта, все еще прекрасную и дорогую, но увы — очевидно поникшую, увядающую, со сморщенными лепестками. И еще мне показалось, что странная неуловимая дымка, висящая в казино, почти невидимая глазу,— это не сигаретный дым и пыль, а прах человеческих эмоций, амбиций и рухнувших надежд, рассеянный среди этих стен за сто с лишним лет игры. Мне не хотелось тут оставаться. И мы ушли.
По пути к выходу Сашка вдруг дернул меня за руку. Я повернулась; у касс происходил какой-то скандальчик, но не такой веселый, как с реликтовым завсегдатаем, владельцем крокодилового саквояжа. Я услышала громкий голос девушки-служащей:
—Но, месье, но!
Ответом было неразборчивое мужское бормотание. Потом снова раздался протестующий голос девушки, громче, чем раньше. Понятно, кто-то хочет пройти, но путь ему закрыт, так как он скомпрометирован, а казино придирчиво относится к репутации своих гостей. Раздалось громкое мужское ругательство. Не то что бы я понимала французский жаргон, но по интонации было ясно, что благодарностью тут и не пахнет, наоборот. Девушка еще более возвысила голос, прозвучало слово «полис» — грозили позвать полицию. Человек, стоявший перед окошком касс нагнувшись, из-за своего высокого роста, распрямился и круто развернулся, оказавшись лицом к лицу с нами. И под сводами казино в Монте-Карло отчетливо прозвучало ругательство уже не на французском сленге, а на чистейшем русском языке. Куприна бы это позабавило.
Ну, понятно, почему его не торопятся пускать в казино. Сегодня на Лазурном берегу, пожалуй, нет человека, более скомпрометированного, чем он, месье Филипп Лимин, хотя Сашка, прислушивавшийся к диалогу месье Лимина с кассиршей, шепнул мне, что вроде бы Лимину запрещен вход из-за нарушения правил казино.
Мы с Филиппом некоторое время смотрели прямо в глаза друг другу. Вряд ли он меня узнал, тем более что мы не были представлены друг другу, скорее всего, глядя в мою сторону, он меня даже не видел, его красивое лицо было искажено гневом и пылало. Чувствовалось, что он задет за живое. Помнится, в ресторане «У Сезара» он вел себя гораздо спокойнее, там он был почти бесстрастен, а вот здесь вылезла наружу вся его бешеная натура. Я не могла представить убийцей того парня из ресторана, прилюдно униженного женщиной чуть не втрое старше себя, и после всего покорно целующего свою хозяйку. А вот этого разъяренного типа, беснующегося оттого, что его не пускают в казино,— запросто.
Через несколько секунд Филипп отвел глаза. Повернувшись, он кинул какую-то фразу в сторону и размашисто зашагал к выходу, опередив нас. Я посмотрела, к кому он обращался: там, в холле, прислонившись к колонне, в небрежной позе стоял тот самый худосочный французик, который шпионил за нами несколько дней. После того как Филипп нервно покинул здание, французик нехотя отлепился от колонны и вышел. Невозмутимо ожидавшие в холле охранники казино пошли за ними и тщательно проследили, чтобы Филипп действительно ушел.
