Теперь предстояла работа на месте происшествия — в спортзале.
Все-таки с момента убийства прошел год: что я рассчитывала найти на месте убийства, я и сама не очень хорошо представляла. Мы с экспертами прибыли в спортзал, и я возликовала: пол в зале был дощатый. Члены партии с готовностью указали, где именно лежал окровавленный потерпевший, и даже очертили на полу его силуэт. И мы с экспертом-медиком приступили к самому интересному: выковыриванию грязи из щелей между паркетинами. Мы исползали на коленках пять квадратных метров. Грязь из каждой щели аккуратно упаковывалась в отдельный конвертик с соответствующей маркировкой; эксперт орал, чтобы не дай бог, не перепутали конвертики…
Брюки, надетые на осмотр, мне пришлось выбросить. Но зато сбор грязи дал результат: в соскобах была обнаружена кровь человека, мужчины, определенной группы. Группа совпала с группой крови трупа из речки.
Но ключевым моментом расследования оставалась личность убитого. По каким только учетам мы его не проверяли! Виктор был не судим, никто не разыскивал человека с такими данными, никаких его связей нам выявить не удалось.
Кто-то упомянул, что он по описанию похож на одного из сотрудников печально известного Рижского ОМОНа, разлетевшегося по всей стране. И мы запросили сведения о списочном составе Рижского ОМОНа и проверили каждого; но эта версия не подтвердилась. И только сотрудники ФСБ, наряду с уголовным розыском обеспечивавшие оперативное сопровождение дела, на фоне нашей суеты сохраняли ледяное спокойствие. Дело пришлось отправить в суд, так и не установив личности потерпевшего. Но до сих пор у всех, кто работал но делу, осталось стойкое убеждение, что не было дыма без огня. И «Виктор» действительно был «засланным казачком», агентом ФСБ, внедренным в националистическую партию. И распрощался с жизнью, не сдав тех, на кого работал. Что ж, такова судьба разведчика: он похоронен, как неизвестный, за государственный счет. Может быть, другие разведчики приносят цветы на его могилу… А может, и нет, может, просто в день его смерти поднимают в его память стопки с водкой.
А после направления в суд дела Комарова и компании возле «стены плача» был убит Филиппов. Его зарезал огромным ножом старик-пенсионер, поддерживавший националистическую партию; зарезал за то, что Филиппов предал своего партийного лидера. Так убийца и сказал при задержании.
ОТПЕЧАТКИ НА ШНУРЕ
Перед Новым годом все стараются закончить начатые дела, подводя итог «отчетному периоду», и вступить в очередной год без долгов. Ведь лучше, чем первое января, дня для начала новой жизни не придумаешь. Да кроме того, есть такая противная примета: если что-то не закончил перед Новым годом, значит, будешь заниматься этим весь следующий год. Лично я никогда не успевала закончить все дела до боя курантов, вот потому, наверное, и занимаюсь всю жизнь уголовными делами.
Но ладно — дела уже возбужденные, их еще можно привести в порядок, чтобы со спокойной совестью отметить волшебный праздник. Хуже, если очередное «глухое» преступление случается в самом конце декабря: работать надо по горячим следам, а если дело начнет раскрываться, то — прощай, новогоднее застолье. А у нас в районе еще имелся молодой следователь с «черным глазом»: стоило ему упомянуть про то, что у нас давно не было происшествия, как дежурные телефоны тут же начинали разрываться от сообщений о злодеяниях, требующих немедленного выезда. Как-то раз, двадцать девятого декабря, когда я, заместитель прокурора, тихо-спокойно составляла статистический отчет о следственной работе района, он зашел ко мне в кабинет попить чаю, заглянул в полотнище сводки и мимоходом заметил, что хороший год выдался, всего девять убийств. «Лучше бы он этого не говорил! За три дня до Нового года район выполнил почти годовую норму — шесть убийств, три из них «глухие». Возбужденные коллеги чуть не убили самого этого следователя…
На последнее же преступление уходящего года я злорадно послала этого самого предсказателя. И то сказать, ему еще повезло: труп находился в приличной квартире, так что болтун с «черным глазом» даже сумел чокнуться с операми шампанским (мне-то на новогодних происшествиях приходилось в лучшем случае чокаться бумажными кулечками с газировкой, и не в теплой квартирке, а в вонючем подвале или даже в чистом поле на леденящем ветру, а один раз, за неимением вообще никакой посуды, мы, прервав осмотр, пили за Новый год из большого шприца, любезно предоставленного судебным медиком).
Убит был пожилой ученый, в своей собственной квартире, и мы сломали голову, пытаясь выдвинуть хоть какие-то версии. Дело в том, что ученый был вдовцом, бездетным, жил одиноко, в долг не давал и сам не брал, и вообще никому дорогу не переходил: не уводил ничьих женщин, не присваивал чужих научных открытий. Со студентками не спал и на экзаменах не зверствовал.
Он был задушен шнуром от удлинителя. Двери с затейливым замком следов взлома не имели, значит, пустил убийцу сам. Преступник или преступники поковырялись в доме — обшарили шкафы и ящик письменного стола, но взяли какую-то ерунду. Да и брать у пожилого ученого было практически нечего. Разве что он хранил в старом чулке алмаз «Третий глаз Шивы», но вряд ли…
Единственной зацепкой, которую дал осмотр места происшествия, были пригодные для идентификации отпечатки пальцев на орудии убийства — толстом шнуре в гладком пластиковом кожухе. Но эти отпечатки надо было еще придумать, к кому примерить. На всякий случай получили отпечатки у соседей, те позволили их взять без звука, поскольку жалели старого профессора и были уверены в собственной непричастности к убийству. Проверка отпечатков пальцев сослуживцев тоже результата не дала.
Пришлось заняться утомительной, нудной работой, что, кстати, в следственной практике бывает значительно чаще, чем яркие озарения и громкие задержания. Опера со следователем вытащили на свет божий записные книжки профессора, а также весь его архив, и стали устанавливать всех знакомых потерпевшего, даже самых давних, не появлявшихся в его жизни много лет. Установив, спрашивали, когда те в последний раз видели профессора. Чем черт не шутит под Новый год…
Когда опера перешерстили всю записную книжку, в ход пошли старые открытки, написанные еще перьевыми ручками,— эти открытки профессор хранил в аккуратно перевязанных пачках, разложенными по годам. Если их авторы все еще проживали по указанным обратным адресам, им звонили, поздравляли с наступившим Новым годом и спрашивали, давно ли они виделись с профессором. Но и тут было пусто. Выяснилось, что практически все отправители открыток не виделись с потерпевшим уже много лет, да если бы даже и виделись, это ничего не меняло бы. Все они были дряхлыми старичками и старушками, приятелями еще покойных родителей ученого, и было невозможно допустить, чтобы такие божьи одуванчики, даже группой, могли справиться с крупным и еще вполне крепким мужчиной. Однако, перебирая древние поздравления с Новым годом, следователь зацепился за, казалось бы, ничего не значащую фразу о том, что ученому кланяется племянник отправительницы открытки — Петенька, у которого не все хорошо в жизни, единственный сын Пети, еще подросток, попал в тюрьму. Поскольку на безрыбье и рак — рыба, начали искать Петю и его непутевого сына. Все-таки это было единственное упоминание о ком-либо из уголовного мира в окружении старого ученого.
