Я удивилась. Интересно, при чем тут почерк, если речь идет об убийстве. И как можно опровергнуть диагноз психического заболевания, связанного с органическим поражением головного мозга, посмотрев на почерк пациента? И эксперт, снисходительно на меня поглядывая, объяснил, что органическое поражение головного мозга влияет на любые функции организма, в том числе и на почерк. В том, как человек пишет, могут проявляться симптомы того или иного диагноза. Например, при рассеянном склерозе дрожат руки, и в написанных буквах появляются дополнительные штрихи. А дистрофические изменения в нервных тканях приводят к тому, что человек начинает слабее держать в руке пишущий прибор, ему становится труднее писать, и он стремится к упрощению процесса письма: некоторые буквы упускает вообще, другие пишет менее затейливо, чем до болезни. При некоторых органических поражениях мозга человек забывает, как пишутся некоторые буквы, и либо вообще пропускает их в словах, либо вместо них пишет другие.
В общем, эксперт посоветовал мне собрать образцы почерка моего обвиняемого за несколько лет и сравнить их с его сегодняшним почерком, предложив ему написать экспериментальные образцы.
Все еще не веря в успех, я начала искать свободные образцы почерка своего подследственного — то есть любые записи, сделанные его рукой и не имеющие отношения к уголовному делу: письма, написанные до преступления, открытки, может быть, дневники. Это оказалось не так просто. Подумайте сами, если вы не профессиональный писатель, не журналист и не доктор, заполняющий истории болезни, много ли вы пишете в обычной жизни? Сейчас редкие консерваторы пишут друзьям и близким письма и открытки, а уж личные дневники в тетрадках ведут и вообще единицы. Поэтому мне пришлось искать те документы, которые человек вынужден заполнять. Я изъяла в отделе кадров по месту его работы все заявления на отпуск за много лет, в жилконторе отыскала написанную его рукой заявку на ремонт сантехники. Эти эпистолярные образцы мне предстояло сравнить с его сегодняшней манерой письма. В следственном изоляторе, где содержался мой подследственный, я предложила ему написать определенный текст, и, положив перед собой свободные и экспериментальные образцы его почерка, тяжело вздохнула: почерк изменился. Налицо было и дрожание руки, и упущенные буквы… Значит, все-таки он болен?
Но, подумав как следует, я решила перепроверить саму себя. Если он такой продвинутый симулянт, то он мог предусмотреть и то, что почерк у него должен измениться. Можно ведь сымитировать и дрожание руки, и неправильное или упрощенное написание букв. А вот как доказать, что все это — имитация?
Пришлось снова ехать в изолятор, но не к подследственному, с ним я встречаться не собиралась, а к оперативникам. Придя в оперчасть, я попросила оперов выяснить, как заключенный проводит время в камере. С робкой надеждой я ждала результата, и мои робкие надежды оправдались. Сокамерники, вызванные в оперчасть, рассказали, что мой подследственный, будучи человеком образованным, страсть как любит разгадывать кроссворды. Воодушевленная, я тут же настрочила постановление о выемке журналов с разгаданными кроссвордами, клетки в которых были заполнены рукой моего подследственного, и о радость!— там рука его не дрожала, и буквочки все были выписаны как надо.
Так что судебные психиатры в институте им. Сербского оценивали психическое состояние злодея уже в комплексе, имея перед глазами образцы его почерка, свидетельствующие об отсутствии органического поражения головного мозга. И о талантливой симуляции. Итог — тринадцать лет лишения свободы. Хотя на самом деле, неизвестно, где хуже провести эти годы: в тюрьме или психбольнице.
ОПЕРАЦИЯ «МЕДБРАТ»
В январе статистика убийств начинается в милицейских отчетах с нуля, и опера некоторое время дышат спокойно; вот к концу года «убойные» отделы начинает лихорадить, начальники сравнивают показатели с предыдущим периодом, районы соревнуются — у кого больше, переживая, как бы не оказаться в лидерах. Но в январе обычно бывает затишье. Почти всегда: если только год не начинается с серии преступлений.
В тот январский вечер накануне старого Нового года в «убойный» отдел Фрунзенского РУВД из дежурной части сообщили об обнаружении трупа.
Тело пожилого мужчины лежало в комнате на диване; обнаружил его взрослый сын. Повреждений на трупе не было, и у оперов затеплилась было надежда на естественную смерть и, соответственно, на отказной материал. Но выяснилось, что из квартиры пропали наградной пистолет хозяина, воевавшего еще в Отечественную, икона и некоторая сумма денег. А на руке старика виднелся след от шприца; но сын клялся, что отец его, несмотря на преклонный возраст, был здоровым человеком и врача в тот день не вызывал.
Делать нечего, вместо празднования старого Нового года оперативникам пришлось обходить квартиры, спрашивая соседей, не видели ли они чего-нибудь подозрительного. Подозрительного никто не видел, только врач, похоже, действительно приходил: на лестнице заметили мужчину в белом халате, торчавшем из-под верхней одежды.
На следующий день в том же микрорайоне был обнаружен труп женщины. Пожилая дама в ночной сорочке сидела в кресле, из груди торчала отвертка, а на локтевом сгибе имелся след укола. Все в квартире было перевернуто, пропали ценности. Вот тогда из уст оперативников впервые прозвучала грустная версия о серийном убийце.
То, что убийцей был мужчина, подтверждала такая пикантная подробность: на зеркале помадой, взятой там же. была нарисована стрелка в сторону удачной цветной фотографии дочери покойной и сделана надпись о том, что если бы эта женщина была дома, он бы ее, мягко выражаясь, полюбил.
Но и на этом новогодние сюрпризы не кончились. В тот же день на территории того же микрорайона пожилая женщина открыла дверь врачу, хотя она никого не вызывала. Однако врач не возбудил у нее никаких подозрений — он был в белом халате, обходителен, назвал ее по фамилии, уточнил, в какой поликлинике она наблюдается, и предложил померить давление. Кто же из пожилых людей откажется от бесплатной помощи врача? И женщина, впустив его в квартиру, разрешила померить давление, а потом сделать ей укол, якобы это давление стабилизирующий. А после укола впала в забытье, однако ненадолго. Очнувшись она некоторое время лежала с тяжелой головой, а потом с трудом приоткрыла глаза и увидела, как добрый доктор расхаживает по квартире и роется в вещах. Ей удалось встать; она, как сомнамбула, не вполне координируя движения, направилась к мужчине, и тот дважды ударил ее по голове топориком для разделки мяса. К счастью, удары пришлись по касательной, жертва только потеряла сознание, но осталась жива и смогла описать преступника.
У оперативников не оставалось сомнений в том, что и предыдущие случаи — его рук дело. Но им тогда и в голову не могло прийти, что их фигурант — настоящий медработник. В тот момент оперов больше всего занимал вопрос, как преступник вычисляет адреса, куда приходит и откуда узнает фамилии жертв. Раз он упомянул номер определенной поликлиники, оперативники отправились туда.
Прямо в холле их внимание привлекла груда бланков, на которых указывались результаты флюорографического обследования. Бланки с ответами были свалены на подоконнике рядом с гардеробом, среди них пациенты поликлиники отыскивали и забирали свои. На этих бланках писались и фамилии, и адреса пациентов, и даже возраст. Тут как раз выяснилось, что убитая женщина незадолго до происшествия ходила делать флюорографию, но бумажка с результатами обследования куда-то пропала.
