«Крекс-фекс-пекс»!
Снова настену посмотрел. Нет. Трещин недобавилось.
Глупое какое попаданство унего. Избили впервый день исожгут завтра. Магии нет. Памяти бывшего хозяина тела нет. Что-то тёплое лежит под боком, ноэто точно неэльфийка идаже негномиха. Обидно. Асамое плохое, что это неДюймовочка его.
Попыток пробраться взакоулки памяти нового тела Владимир Ильич непрекратил. Борец же, непривык сразу сдаваться. Лучше помучиться, как товарищ Сухов сказал. Возможно, нужно неслова дурацкие говорить, апредставить себе мысленно, как стена рушится, иочень сильно этого захотеть. Представил инапрягся весь, ажкаждая отбитая мышца заболела.
Бабах.
Левин подскочил. Нет. Это дверь вихкамеру открылась, двое здоровых дядюганов впортках набосу ногу прошли к«унитазу» подхватили его и, разбрызгивая ароматизаторы пополу, вышли. Не-не, ондругое представлял.
Бабах.
Дверь снова открылась, и«унитаз» встал наместо. Вспугнутые ароматы разлетелись повсей камере. Апчхи. Иглаза ещё заслезились. Сейчас быкаши гречневой сдурианом, онитоменьше воняет.
Бабах.
Резинку, что ли, немогут кдвери прибить?
—Обед. Через пять (чего-то— Левин неразобрал) заберу,— прокаркал один извчерашних блондинов.
Инарод посыпался снар, бросился кбадейке.
—Ану, стоять!— перекрыл всё рык Еркима.— Фоня, мне иколдуну насыпь сверху.
Нухоть какие-то плюсы есть вего попаданстве.
Событие девятое
Все, что хорошо начинается, заканчивается плохо. Все, что плохо начинается, заканчивается ещё хуже.
Закон Мерфи
Каша была… Наверное, это просо. Левин так-то каши нелюбил, особенно сладкие. Изпроса вообще неелникогда. Всегда веник себе представлял. Каша извеника— так себе реклама. Пусть будет пшёнка, носверху бросили несколько горошин разваренных икакие-то куски чего-то жёлтого. Чёрт их, инопланетян, знает, почему быуних моркови жёлтый цвет неиметь. Есть жежёлтая морковь наземле. Авот просо было явно переварено— каша. Ну, каламбур.
Фоня притащил ему внебольшой деревянной мисочке, что принесли вместе сбадейкой, сгоркой приличной этого варева. Стало понятно, почему Ерким велел рыжему сверху зачерпнуть— овощей, сиречь витаминов, было визбытке. Ате, что снизу черпали, просто сжелтоватой кашей отползали отзаветной бадейки. Они так авитаминоз схватят. Цинга начнётся.
Наудивление, пахло откаши вполне сносно.
—Завтла казнь, холосо сёдня колмят. Всела гнилые бобы были, именьсе вдва лаза,— похвастал Фоня, присаживаясь рядом нанары.
Себя шепелявый тоже необделил витаминами. Страхолюдина эта гуинпленовская поставила миску наколени итри раза руку колбу, ксердцу икживоту поднесла. Левин наавтомате тоже перекрестился. Так-то атеистом был, нораз пошла такая пьянка, поневоле обоге вспомнишь.
—Это тайный знак колдунов?— рыжие многосантиметровые ресницы захлопали.
—Самый тайный. Тыникому непоказывай. Только всамом крайнем случае.
Левин свёл брови, строгую физиономию делая. Как ужполучилось. Глаз опух, скула тоже. Синяк, должно быть, вовсю рожу. Настоящий колдун.
—Ес, колдун. Завтла велёвку плоклинать.
Левин огляделся. Все уже наяривали, пристроившись вдоль стен иунар. Столовые приборы укаждого были свои. Назывались «руки». Ниодной ложки, ниодной вилки. Даже хаши ниодной— палочки, всмысле, японской. Так-то Владимир Ильич инесомневался, что это неЯпония. Блондины одни кругом ирожи овальные, хоть илохматые. Пришлось последовать примеру аборигенов. Приходилось плов вТаджикистане руками есть, правда лепёшку впомощники взяв. О, даунего лепёшка есть. Фоня жеему потом сунул под бок. Ильич еёдостал изтряпицы илуковку тоже ипокрошил всё вкашу, попробовал часть крошенуть Фоне, нотот отскочил:
—Тибе колдовать завтла. Сила нузна.
—Понял, недурак.
Пришлось водну харю трескать.
Что можно сказать опшёнке? Вот одно точно— сахара туда покласть забыли. Соли тоже забыли. Перца— забыли. Как тут повара стакой-то памятью работают? Неиначе точно также, как пожарные инспекторы местные. Пофигисты.
Акаша была вкусной. Еёбыло прилично, ивсю допоследней крошки Левин умял икусочком лепёшки размякшей ещё подчистил. Отдельно отмозга Владимир Ильич понимал, что бурда это отвратная, изапах странный, ивкус, ноэто отдельно отмозга. Асам мозг, проголодавшийся ипобитый, требовал калорий идаже килокалорий. Ипотому объявил кашу объедением. Ничего, вот выберется Ильич изэтой передряги ипокажет мозгу… иномирному? иномирянскому? иномирянинскому?.. Покажет ему, как деликатесы выглядят, отведёт впельменную ипирогом скраснорыбицей усугубит.
Неожиданно желудок смозгом согласился, что каша была объеденческой, ивыдал волну тепла исонливости. Что тут жерыжий иподметил:
—Спи, колдун. Пока спис, сила выластит. Тытода нетолько велёвку, ноисвой костел плоклянес. Мозет, итебя сними накатолгу, если несмогут сзець⁈— иглаза синие вытаращил.
—Попробую.
—Поплобуй. Католга луце костла!
Умный. Правду про него Еркин сказал.
Сон был странный. Волшебник, как ихвмультиках рисуют, вколпаке иплаще тёмно-синем созвёздами алюминиевыми, вырезанными иприклеенными наБФ, чего-то втолковывал Владимиру Ильичу, носмысл ускользал. Отдельные слова слышались, авсё предложение несобиралось изних.
—Ты, сенсей, пореже шпрехай,— попросил волшебника Левин.— Непонял ничего. Давай рассказывай, как верёвку проклясть истену развалить. Нуи, чего ужвжизни небывает, как костёр проклясть, чтобы оннегорел.
Дед сивобородый колпак скинул изло уставился нанеофита. Дакак скажет речугу. Как скажет. Ничего неизменилось. Ибез колпака тужеахинею Лукомор тарабанил. Слова понятны— асмысла вних нет.
—Уважаемый, адругого сенсея прислать можно? Непонятно тыпоёшь, может, друга позовёшь, тыслова тут издаёшь, инехрена женепоймёшь. О! Стихи. Амфибрахий, наверное.
—Дактиль,— рыкнул наЛевина волшебник.
—Хорошо, янефилолог, даже непоэт. Спорить небуду. Только говори медленно иразборчиво. Отэтого заклинания жизнь моя зависит.
Лукомор вздохнул тяжко ипальцем увиска покрутил.
—Дебил ты, колдун. Всё, вставать пора. Понаберут пообъявлению. Колдун, вставай. Вставай колдун, сейчас священник придёт…
Фоня тряс Ильича заплечо, оно уже терпимо болело
—Колдун вставай, сейсяс свясенник плидет. Тебя иЕлкина исповедовать. Плавду ему всю говоли. Онглехи отпустит. Вдлуг соззут всезе тебя. Несмозезь костел плоклясть. Только велёвку обязательно плокляни. Елкин холосый.
—Встаю, хватит трясти.
Бабах.
Дверь словно отпинка распахнулась.
