–Эх…– тоскливо вздохнула Эвья.– Я бы тоже пошуршала… У предка Ру от нас столько секретов было… А ты не знаешь случайно, как сделать, чтобы я не напитывалась силой рек? Или напитывалась, но небыстро?
–Последнее знаю,– призналась матушка Шанэ.– Сделаю. Всё равно дома тебя оставлять опасно. Сбежишь же. Не утерпишь. Тогда уж лучше рядом со мной будь.
–Ты что-то задумала,– подруга догнала матушку.– А, Шанэ? Я тебя знаю. И это выражение глаз знаю. Ты уже не здесь, а в идее.
–Я подбираю многих бродяг,– медленно произнесла матушка, осторожно спускаясь по скользким доскам моста.– Жаль их, странников. Работу на складах даю, кров. Вот бы среди них островитянин нашёлся… Думаю написать своим управляющим записки. Пусть поспрашивают работников – а вдруг есть. Очень хочу понять, что же это за колдовство такое островное. Хоть в общих чертах. Иххо так разволновалась, будто полагает, что смогла кого-то… призвать. И оно убило. Потому и вина на ней. И из-за поверий ей важно оставить всё как есть. Но так ли это на самом деле…
* * *
Смерть Эвьи накрыла Семиречье наводнением, выгнав на улицы даже тех, кто её почти не знал. Люди несли к дому Ру фигурные плетёнки из пепельно-серых ветвей всегда голого древнего дерева йоро, а по рекам Мелкой и Тягучей, на перекрестье которых и лежал Пятнадцатый остров, плыли, окрашивая воды прощальным алым цветом, выгнутые, напоминающие лодки, лепестки печаль-цветка.
Северяне верили, что первым их земли осваивал именно неведомый и видимый лишь духам Лодочник. Он плыл по рекам вперёд живых и помечал своими деревьями и цветами места для смерти – топкие, опасные, убивающие ядовитыми испарениями. И по сей день смотрители кладбищ замечали, что если на острове смерти низко опустил ветки йоро и даже посреди зимы зацвёл печаль-цветок, то вскоре здесь появится новый «жилец».
–Куда ж вы прёте-то все, забери меня река…– пробормотала Эвья и неожиданно для матушки неприлично шмыгнула носом.– Шанэ, откуда их тут столько, а?
–Любили тебя, подруга,– усмехнулась матушка.– Прими. Смирись. И не реви, гордая дочь Севера.
Эвья снова хлюпнула носом и проворчала:
–А вон те-то точно по делу… Хоть кто-то сопли не разводит.
По набережной вдоль ограды дома Ру текла молчаливая людская река, но кое-кто в ней плыл своим путём, шныряя от человека к человеку, то против течения, то вообще останавливаясь. Журналисты «Вестей Семиречья» исступлённо опрашивали всех и вся, отчаянно стараясь вытянуть сведения об убийстве. К матушке с утра тоже заглянули один за другим четверо журналистов, и всем она поведала одну и ту же душещипательную историю о давней дружбе.
Реки бурлили от лепестков и лодок, поэтому матушка Шанэ отправилась на Пятнадцатый остров пешком, благо идти было недалече: сТретьего по мосту на Двадцать Шестой, снова до моста – и вот он, Пятнадцатый. Запруженный людьми так, что не протолкнуться. А на горбатом Белом мосту в одиночестве наблюдал за лодочно-лепестковым потоком Рьен. И к нему не рисковала подходить ни одна живая душа, ни одна наглая журналистская морда. Очень уж глава сыскного отдела убийств выглядел хмурым, суровым и недовольным.
–Ничего, сынок?– тихо спросила матушка Шанэ, поднявшись на середину моста.
–Кое-что странное нашлось, но я пока не понял, к чему это привязывать и стоит ли оно внимания,– поморщился Рьен.– Вас проводить?
–Нет, спасибо,– матушка улыбнулась.– Помощники проложат путь. Люди их не видят, но ощущают и расходятся. Я зайду к тебе… в любом случае.
–Очень надеюсь, что вам повезёт больше,– он кивнул.– Эвья, ты здесь? Останься. Не ходи домой. Даже твоей выдержки не хватит, поверь.
Эвья поёжилась и послушно замерла у белых перил, а матушка Шанэ, пустив вперёд пару верных псов и держа наготове носовой платок, спустилась с моста и шагнула в людскую реку. Ей предстояло непростое время соболезнований, сочувствия, слёз и молчаливого шока.
А вот после…
* * *
Комната Эвьи оказалась в невозможном порядке. Здесь убили человека, здесь рылись сыскники, а все вещи были на своих местах. Даже приоткрытое в сумрачную осень окно. Даже злосчастная подушка – правда, без наволочки.
–Нарэ, ищи здесь,– тихо велела матушка, бегло изучая обстановку.– Надэ, осмотри дом. Раз предок Ру давно мёртв, то и колдовство его, нынче «мёртвое», учуять можно. Ищите странности.
Псы разбежались: один отправился вдоль стен, а второй прошёл сквозь дверь и исчез в коридоре. А матушка замерла, комкая мокрый платок. Подруга жила на редкость скромно – в её спальне не было ничего дорогого, золотого и кричащего о богатстве. Длинный платяной шкаф, комод, постель, стол с зеркалом, вместо уходовых зелий заваленный письмами, газетами и прочими бумагами, уютное кресло у стены под погасшим колдовским ночником. И полки с книгами, на одной из которых матушка с удивлением заметила свежий томик стихов несчастного поэта Дьёра. Надо же, как быстро издали…
А ключ от двери действительно лежал на прикроватной тумбочке.
–Эвья, можно я стихи Дьёра возьму?– прошептала матушка.
–Конечно,– тихо отозвалась подруга, заглядывая в окно. И быстро заверила:– В дом к своим ни-ни. Но тут-то… можно?
На её запястьях мерцали и пульсировали, впитывая лишнюю силу, голубые ленты. А сама Эвья выглядела удивительно собранной. Как тот же сыскник.
–Ничего не пропало,– заметила она сразу.– Деньги были в прикроватной тумбочке, вон в той шкатулке между книг, на серебристой полке и ещё в шкатулке на столе.
–А украшения?– матушка Шанэ открыла первую шкатулку.– Я помню, ты их любила.
–Дорогие украшения, за которые можно было бы убить, не здесь,– пояснила Эвья с подоконника.– Я их снимала сразу же, как возвращалась домой, и оставляла в родовом тайнике. Но это, как ты понимаешь, нудно, поэтому у меня была недорогая мелочь для быстрых сборов. В шкафу, на третьей полке слева. Большая тёмная шкатулка.
–Всё на месте?– матушка быстро нашла и открыла нужную шкатулку.
–Нет,– удивилась старая подруга.– А ну-ка на кровать высыпи.
Матушка аккуратно высыпала на покрывало «мелочь»– серьги, браслеты, кольца, подвески, броши. И верно – простые, но качественно выполненные и оттого производящие «дорогое» впечатление.
–Где ты их взяла?– у матушки Шанэ появилась дельная мысль.
–В лавках старьёвщиков, конечно,– Эвья приблизилась.– Меня всегда привлекала старина, я любила погулять по лавкам и, скажем так, подышать прошлым. И покупала понемногу. Сначала – из любви к старине, а потом решила свою шкатулку собрать, чтобы с тайником лишний раз не связываться. Браслета не хватает, Шанэ. Моего любимого, серебряной змеёй. Он полностью в шкатулку плохо помещался, всегда или голова виднелась, или хвост. Остальное на месте.
–А ты знаешь,– матушка наклонилась, коснувшись длинной витой серьги,– что вот это снято с убитой девушки?
Эвья тихо ругнулась:
