—Уповаем на милость Создателя. Может, обойдется!
Не обошлось. Первым признаки болезни, развивающейся буквально за какие-то час-полтора, заметил на себе один из возчиков, из тех, что ехали впереди. Потом еще один, затем охранник, и еще охранник, и еще… Через два часа лихорадили уже десять человек — красные, потные, трясущиеся и клацающие зубами. Но самое плохое — заболела Мори. Первый нарыв выскочил у нее на шее, туда, куда долетела капля крови больного парня.
Я не знаю, что это за болезнь — может такая же чума, какая была на моей Земле, может совсем иная болезнь, здешний ее аналог, только от знания и сравнения все равно ничего не меняется. Самое главное — люди от этой дряни умирают примерно за пять-десять часов с момента проявления признаков болезни. Так сказал караванщик, отец Мори, а он знает все, что нужно знать человеку, десятилетиями водившему караваны. Он не ошибается.
Само отвратительное во всем этом деле то обстоятельство, что человек до самой своей последней минуты осознает себя, понимает, что с ним происходит, знает, что он уже труп… но совершенно ничего не может поделать. Помню, как мне рассказывал один человек, который попал в больницу на операцию, и там у него по непонятной причине возник парез кишечника. То есть — кишки перестали работать, пропускать пищу и воду. А что это такое, когда кишки не работают? Это значит, что ты не можешь ни есть, ни пить — все, что выпил и съел накапливается в желудке, а потом поднимается по пищеводу и просто начинает выливаться изо рта. Ты худеешь, так как есть не можешь, и постепенно понимаешь, что тебе кранты. Живешь с этой мыслью, привыкаешь к ней, но… невозможно привыкнуть к тому, что недавно еще здоровый и сильный мужичина — теперь ты труп, который скоро будет лежать на холодном прозекторском столе. И только одна мысль бьется в голове: «За что?! Ну, грешил, но не настолько, чтобы ВОТ ТАК! За что ты меня?!».
То же самое и у заболевших чумой. Люди понимают, что мертвы, хоть еще и шевелятся, и все, что они могут сделать — рыдать и молиться, надеясь на хороший прием в небесных чертогах. Это если веришь в загробную жизнь.
Мори не молилась. Она лежала, смотрела в небо, накрытая шерстяным одеялом, и тихо плакала, крепко сжав пухлые губы. Слезы лились из ее глаз, но она их не утирала, просто лежала и плакала.
Я сидел рядом, не пытаясь взять ее за руку, или что-то сказать. В душе моей было пусто и холодно, как в цинковом ведре, из которого выплеснули грязную воду. Меня душило чувство злобы на свое бессилие, а еще — захлестнула тоска. Вот умирает человек, которому я не был безразличен. Девушка, которая меня любит. Пусть я ее и не люблю… так, как любят тех женщин, прикосновение к которым бросает в жар, тех, ради которых ты готов бросить все на свете и помчаться на край света. За то время, что мы с ней вместе путешествовали в караване, я ее полюбил как… хмм… даже не знаю, как это выразить. Как сестру? Наверное, нет. Как подругу — веселую, суматошную, с которой приятно провести время и с сожалением расстаться. Чтобы встретиться вновь, и снова стебаться, обсуждая все на свете, не боясь, что тебя неверно поймут, не опасаясь, что тебе выговорят за плохие манеры, или за то, что ты как-то не так сказал. Если можно назвать женщину другом, так вот Мори таким другом и была.
Хмм… да, я тоже ее уже записал в покойники. «Была»! Она лежит рядом со мной на земле, и… уже — «была».
—Дочка, дочка… как же так, а?!
Караванщик встал на колени, обхватил голову руками и застыл, как памятник, олицетворяющий горе. А у меня комок встал в горле — хотелось выть, хотелось материться и кого-нибудь прибить! Только я найду себе друзей, только лишь расслаблюсь, думая, что все будет хорошо — и у меня все это отбирают! Сука ты, Создатель! Тварь ты поганая! Ненавижу тебя! Вначале отнял Айю, семью драконов, а теперь и эту девчонку?! Она ведь так хотела детей… Дурак я. Слово держал! Сейчас хотя бы знала, что такое любовь с мужчиной, а теперь…
—Я так хотела родить тебе наследника, папа…— вдруг ясным, чистым голосом сказала девушка — Прости, что не получилось. А Роба ты не обижай, он очень хороший. И слово свое сдержал… дурак! Внучка родится, назови ее Мори, ладно? Я тебя очень люблю, папочка. И тебя, Роб, люблю. Жалко, что все так вышло. Пап… я не хочу ТАК умирать. Не хочу гнить. Ты же знаешь, ничего нет поможет… сделай ЭТО, пожалуйста.
Спина отца затряслась, он закрыл лицо руками. Потом потянулся к ножнам, висевшим справа на ремне, ухватился за рукоятку кинжала. Шелеста клинка не было слышно, это ведь не кино. Тусклое серое лезвие с рисунком-узором дамасской стали выскользнуло из своего ложа и на несколько секунд зависло в воздухе.
—Прощай, Роб! Помни меня!— сказала Мори, глядя на меня ясными, серыми глазами, и клинок пошел вниз, туда, где часто-часто подымалась и опускалась грудь девушки.
Ее слова вывели меня из ступора. Включился боевой режим, и я перехватил руку караванщика, остановив клинок буквально в сантиметре от груди девчонки.
—Не надо!— хрипло сказал я, стараясь не раздавить руку мужчины.
—Отпусти!— срывающимся голосом ответил тот, задыхаясь от слез, хрипя, душась рыданиями — Дальше… будет… хуже! Надежды нет!
—Надежда всегда есть!— я опустился на колени рядом с Мори, и левой рукой отодвинул караванщика так, что он покатился по земле, будто деревянная кукла. А сам положил руки на грудь Мори и сосредоточился.
Я не знал, что делаю — мог только догадываться. Я вспомнил, как Айя говорила, что лечебная магия сродни магии земли, той, что владеют драконы, и что те, кто овладел магией земли, могут лечить живых существ. Ведь на самом деле человек, или другое живое существо ничем не отличается от каменных статуй, или от дерева — он так же как и они сделан из маленьких частичек, которые расположены упорядочено. И лечение живых существ сродни формированию статуэток из камня — надо увидеть структуру, и разглядеть в ней ущербные, больные места. И… поправить их. Да, не все владеющие магией земли умеют лечить — для этого нужны способности, но все-таки в этом нет ничего невозможного. Главное — понять систему, и научиться ее контролировать.
Я инженер. Для меня нет ничего сложного в том, чтобы понять схему какого-нибудь прибора, прочитать чертежи, которые мне принесли. И когда в боевом режиме коснулся груди Мори, я… УВИДЕЛ. Увидел ее всю — потоки крови, которые текли по телу, увидел насос, который ее перекачивает, увидел внутренние органы. Я мог рассматривать их по отдельности, и все сразу — как схему, как контур. И само главное — я смог увидеть те места организма, которые функционировали неверно.
Что я делал, как делал, не знаю. Я ХОТЕЛ исправить, убрать то, что делает участки организма красными, будто отмеченными специальным маркером, и я ЭТО убирал. Просто желанием, просто своей волей, своим отчаяньем, зашкаливающим за самую верхнюю красную черту. Я не мог отпустить девчонку. Моего единственного друга, оставшегося в этом мире. Наверное — единственного. И моя ярость, мое отчаяние помноженное на желание спасти девочку, придавало мне силы и раздвигало границы разума.
Это длилось целую вечность — часы, дни, месяцы. Я чувствовал, как по моей спине течет ручеек пота, как болят колени, которыми я стою на чем-то жестком. А когда закончил, понял — девушка будет жить. С ней все будет нормально.
