Но это все ерунда! Вот когда я сделал ЭТО, тогда был просто… я даже не знаю, как это назвать. На стоянке ушел подальше вглубь леса, ну… якобы… хмм… прогуляться. И там, держа в руках нож — поколдовал над ним. Меня вспышкой чуть не ослепило! Яркость была такова, будто у меня в руке появилось что-то вроде прожектора. Белый ослепительный шар, и грохот — как молния ударила. И жар — у меня волосы затрещали и лицо покрылось волдырями. Опять же — если бы не регенерация… А могло и глаза выжечь. Бросил я этот чертов нож, и дал деру подальше, промаргиваясь и вытирая слезы.
Само собой — рукоять сгорела напрочь, так что когда клинок остыл, браться пришлось за пластину рукояти.
Оставил нож в лесу, вогнал каблуком в землю до самого конца и забросал упавшими листьями. Идти с ним в лагерь не решился.
Когда пришел — народ сбежался, давай меня расспрашивать — не слышал ли я грохот, не было ли молнии с чистого неба. Ну я на голубом глазу рассказал, что да, видел — молния жахнула, едва в меня не попала — что очень улучшило процесс дефекации. Хорошо штаны успел снять, а то со страху бы точно в них наложил. Перевел все в шутку — как мог. Народ простой, незамысловатый, хохотали, искренне радовались, что я жив и здоров. Все-таки здорово, когда у тебя в караване есть лекарь, да еще какой — маг! Самый настоящий! Способный излечить даже от Черной смерти! И только папаша Мори смотрел на меня прищуренными глазами и не улыбался. Похоже, он сообразил, что этот «жжж» неспроста. Не летают молнии с чистого неба. Но ничего не сказал. Только таращился, не моргая, как та змея.
Итак, попытка номер два. Теперь я подхожу к делу гораздо более профессионально, не так тупо, как в прошлый раз.
Медленно-медленно вхожу в структуру… упорядочиваю… да, да — я вижу слабые места, в которых нож может сломаться. Внутренние напряжения, микротрещины, каверны, образовавшиеся при проковке — все вижу, все чувствую. Они светятся красным. И я убираю красный свет. Куда убираю? Не знаю. Просто хочу, чтобы его не было — и краснота исчезает. Затем импульс воли — совсем небольшой, направленный на режущую кромку. Уплотняю только ее, и так, чтобы она плавно переходила в основное тело клинка, меняя свои свойства постепенно. Я как бы отковываю лезвие своей волей.
Трудно. Не физически, нет — трудно держать концентрацию сознания, трудно не упустить транс и сделать кромку ровной, без пропусков, без «щербин». Минута… две… три… есть! Все. Клинок по кромке лезвия светится красным, но это совсем другой красный свет. Настоящий. Свет нагретого металла.
Нож сохранил свою форму, и только кромка стала черной, как если бы кто-то взял, да и закрасил маркером три миллиметра стали вдоль всего клинка. Дождался, когда нож остынет, и провожу им по дереву борта фургона. Остается небольшой разрез. Достаю из кармана заранее приготовленный гвоздь, который попросил у возчика (у них всегда есть запас гвоздей, как у водителя автомобиля болтов), и начинаю строгать металл. Стружка курчавится, падает на пол фургона. Начинаю резать. Если режу поперек гвоздя — режется на кусочки-ломтики довольно-таки легко, если наискосок — застревает. Оно и понятно — только три миллиметра кромки «спецпоковки», остальное хоть и хороший, можно сказать великолепный, лишенный изъянов металл, но не та штуковина, которую я сделал колдовством. Если рубить таким клинком — да, он перерубит что угодно, спецкромка проделает щель, остальной клинок влезет за ней, расширит, и… все будет очень хорошо. Для клинка. И его хозяина. Но не для противника. Любой другой клинок просто развалится на две половинки. И кстати сказать — сразу решается вопрос того, как хранить такой нож, или такой меч. Теперь можно изготовить ножны, которые его удержат — главное, чтобы рабочая кромка не касалась материала ножен.
Довольный, выпрыгнул из фургона и собрался подойти к караванщику, обогнав медленно двигающуюся повозку, но передумал — идти с ножом в руке к самому главному лицу каравана… это было бы по меньшей мере глупо. Вряд ли меня прибьют на месте, скорее просто к нему не подпустят. Пусть я типа лекарь-мастер (мастерами, как оказалось, тут зовут магов), но кто знает, что у меня на уме? Может я сбрендил и решил прибить папашу своей… хмм… полюбовницы, а потом прибрать караван к своим рукам.
Да, глупо, конечно, но похоже что эти ребята считают меня любовником Мори, хотя дальше валяния рядом на лежанках у нас дело не шло. Я отказываюсь следовать ее поползновениям, не обращая внимания на обиды и надутые губки. Дал слово — считай, его подарил, а подарки назад не возвращаются. Смешно, но вчера Феррен мне выговорил, осторожненько так, но… эдак по-отечески и с неудовольствием. Мол, негоже таскаться по бабам, изменяя такой хорошей девчонке, такой завидной невесте, обижая и ее, и папашу Морионы. Я, конечно, мастер авторитетный, и они мне по гроб обязаны, но совесть-то надо иметь!
Ну да, эту ночь я провел с замечательной девушкой — хрупкой, тонкой, как тростинка, гибкой и страстной. Она буквально меня заездила! И когда я утром от нее уходил — плакала и просила остаться, крича, что будет мне вечно верна, и что лучшего мужчины у нее не было. И что я у нее практически единственный. Ну так… только разок было. Ага… и где научилась всему тому, что показывают в порнушках?
Сладко да! Сладкие слова. Очень даже действуют на молодой, неокрепший, расслабившийся от орального секса и неистовых скачек мозг шестнадцатилетнего пацана. Каждому мальчишке было бы лестно если бы ему говорили такое, используя все приемы актерского ремесла. Только вот я не шестнадцатилетний пацан. Не скрою, приятно слышать все эти славословия, а еще — очень интересно наблюдать за профессиональной игрой. Только я никогда не теряю головы и не бегаю… не бегал за телками, которые меня окучивали. Фальшь вижу с первого взгляда, физиономист я перворазрядный. По-другому и быть не может, что ни говори, но проработать тридцать лет по тем местам, где тусуются пьяные, иногда очень агрессивные люди — ты волей-неволей начинаешь усиленно сканировать окружающую обстановку на предмет опасности, и в том числе оценивать каждого субъекта в частности. Мы, лабухи, очень неплохие психологи. По крайней мере те, кто продержался в этом бизнесе больше пяти лет.
В общем, я видел, как эта миленькая фея тусовалась с трактирщиком, и он ей настойчиво шептал в ухо что-то важное — она серьезно кивала, и при этом смотрела на меня, пока я сидел на сцене и пел. У меня великолепное боковое зрение и цепкая память. Так что когда она подвалила ко мне с недвусмысленным предложением посмотреть ее Ируканские ковры, я уже примерно знал, что за этим последует. Но… красива, чертовка! Это была самая красивая девчонка, которая досталась мне в путешествии. И наверное самая страстная. Может и правда ей со мной нравилось? Почему бы и нет…
Забавно то, что я уже как-то и привык к тому, что меня пытаются укоренить в очередном селении по дороге в столицу. Даже какая-то гордость в душе — мы, земные лабухи, нарасхват даже в чужом мире! Это тебе не на поминках играть, и не попсу за пятитысячную купюру лабать! Тут я король музыкантов, великий и ужасный Роб!
Справедливости ради должен признать, что своим успехом я обязан песням, которые на 90 процентов сочинил не я. Свои тоже пел, и они пользовались популярностью, но я раньше не сочинял баллады, а тут в ходу именно они, стилизации под старину, положенные на современную российскую музыку. Но и тут не все просто. Не только в песнях дело. Я ведь умудрился усовершенствовать свою гитару.
