– И вы думаете, что сможете остаться его женой – я имею
в виду, если он будет баллотироваться?
– Я не знаю. Это будет настоящее предательство с его
стороны. Но все возможно. Конечно, если я сойду с ума или если он свяжет меня и
запрет в шкафу, я останусь с ним. Он сможет сказать окружающим, что я впала в
спячку.
Питер улыбнулся, расплатился за неожиданно дешевый завтрак,
и они не спеша вышли из ресторана, держась за руки.
– Если он так поступит, то я снова приду вас
спасать, – усмехнувшись сказал он.
Они уселись на низкой пристани, болтая ногами. На нем все
еще была белая рубашка и брюки от костюма, что рядом с шортами и голыми ногами
Оливии выглядело несколько смешно.
– Так вот ради чего вы приехали? – спросила она,
кладя голову ему на плечо. – Чтобы спасти меня?
На лице ее было написано удовольствие. Уже много лет ее
никто не спасал, и это был достойный жест.
– Я думал, что я… вы знаете, вам грозила опасность. Я
имею в виду похитителя или террориста – в общем, того парня в белой рубашке,
который пошел за вами на Вандомской площади. Он показался мне очень
подозрительным типом, и я решил, что самое время вас спасать.
Питер улыбался, купаясь в лучах горячего солнца. Они сидели
рядышком, словно загорающие дети.
– Мне нравится такая погода, – сказала она и
предложила вернуться на побережье. – Мы можем пойти в гостиницу,
переодеться и искупаться.
Питер только рассмеялся. Его наряд явно не подходил для
плавания.
– А мы можем купить вам шорты или плавки. Стыдно
упускать такую погоду.
Питер задумчиво посмотрел на нее. Конечно, было стыдно
упускать множество всего, помимо погоды, но существовали определенные границы,
выходить за которые было нельзя.
– Я должен возвращаться в Париж. На дорогу сюда я
потратил почти десять часов.
– Не будьте смешным. Неужели вы проделали такой путь
только ради завтрака со мной? Кроме того, вам нечего делать в Париже, кроме как
ждать звонка от Сушара, который может и вовсе не объявиться сегодня. Вы можете
позвонить в «Ритц» и оставить сообщение или связаться с ним отсюда.
– Да, вы хорошо придумали, – сказал он, смеясь над
тем, как быстро она расправилась с его обязанностями.
– Возьмите номер в гостинице, где я живу, а завтра мы
оба отсюда уедем, – продолжала Оливия как ни в чем не бывало. Она явно
решила отложить свой отъезд еще на день, но Питер вовсе не был уверен в том,
что должен позволять ей это, хотя ее приглашение было более чем соблазнительно.
– А вам не кажется, что стоит по крайней мере позвонить
ему? – тихо спросил Питер.
Они шли по берегу – рука в руке – под палящим солнцем. Он
посмотрел на сияющую Оливию и понял, что никогда еще в жизни не испытывал такой
свободы.
– Это совершенно ни к чему, – ответила она без
тени раскаяния. – Подумайте, какую рекламу он на этом заработает, сколько
сочувствия и внимания перепадет на его долю! Такие вещи портить нельзя.
– Вы слишком долго вращались в политических
кругах, – неожиданно для себя самого рассмеялся Питер, садясь на песок.
Оливия растянулась рядом с ним. К этому моменту он уже избавился от туфель и
носков, держа их в руках и чувствуя себя настоящим лодырем. – Вы сами
мыслите как политик.
– Ничего подобного. Даже в самых худших своих
проявлениях я не настолько плоха. Мне ничего не нужно. Единственное, что мне
хотелось иметь, я потеряла. И теперь у меня больше ничего не осталось.
Это была самая печальная фраза, которую когда-либо слышал
Питер. Нетрудно было догадаться, что Оливия говорит о своем ребенке.
– В один прекрасный день у вас может появиться еще один
ребенок, Оливия. – Питер говорил тихо. Она лежала на песке с закрытыми
глазами, как будто таким образом можно было спрятаться от боли. Но в уголках
глаз Оливии блестели слезы, и Питер осторожно вытер их. – Наверное, это
было ужасно… Мне так жаль вас…
Ему хотелось заплакать вместе с ней, крепко обнять и
избавить ее от всей той боли, которую она испытала за последние шесть лет. Но,
глядя на нее, Питер чувствовал, что не в состоянии ей помочь.
– Это было ужасно! – прошептала она, не открывая
глаз. – Спасибо вам, Питер… за то, что вы мой друг… за то, что вы здесь.
Оливия открыла глаза и посмотрела на него. Взгляды их
встретились – и встретились надолго. Ему пришлось преодолеть немалое
расстояние, чтобы доехать до нее, и, внезапно оказавшись вдвоем в этой
маленькой французской деревушке, скрытые ото всех посторонних глаз, они вдруг
поняли, что нужны друг другу – настолько, насколько возможно, насколько у них
хватит смелости. Опершись на локоть, Питер разглядывал ее и думал, что никогда
ничего подобного ни к кому не испытывал и никогда не знал женщину, хоть немного
похожую на нее. И он чувствовал, что не может думать ни о ком и ни о чем, кроме
нее.
– Я хочу быть с вами, – тихо повторял он, гладя
пальцами ее лицо и губы, – и я имею на это право. Что со мной? Все как
будто в первый раз.
Питер ощущал почти физическую боль от ее присутствия, и тем
не менее Оливия была своего рода бальзамом, способным заживить его раны. Он не
понимал, что с ним происходит, но это было сладостное и неповторимое ощущение.
– Я знаю это, – просто сказала она. Нутром, душой,
сердцем – она знала о нем все. – Но я от вас ничего не жду. Вы уже сделали
для меня больше, чем кто-либо другой в последние десять лет. Я не могу просить
о чем-то еще… и я не хочу, чтобы вы были несчастны, – добавила она,
печально глядя на него. В какой-то степени она знала о жизни больше, чем
он, – о скорби, потерях, о боли, но главным образом – о предательстве.
Ш-ш-ш!.. – прошептал Питер, прикладывая палец к ее
губам. Потом он наклонился, обнял ее и поцеловал. Их здесь никто не мог
увидеть, остановить или сфотографировать. Никому не было дела до того, чем они
занимаются. Казалось, все те предрассудки и препятствия, которые они привезли с
собой, смыла морская волна, накатывавшаяся на песчаный берег. Их дети, их
супруги, их воспоминания, их жизни. Все это потеряло значение в тот момент,
когда он коснулся ее губ своими со всей страстностью, которая в течение многих
лет была заперта в самом дальнем уголке его души. Они долго лежали в объятиях
друг друга, и "поцелуи Оливии были столь же горячими, что и его, и видно
было, что ее душа еще более истосковалась по нежности. Прошло много времени,
прежде чем они вспомнили, где они, и заставили себя оторваться друг от друга.
Улыбки осветили их потрясенные лица.
– Я тебя люблю, Оливия, – задыхаясь, произнес
Питер. Он первый нашел в себе силы заговорить, тесно-тесно прижав ее к себе и
глядя в безоблачное небо. – Тебе это может показаться диким, потому что мы
знакомы всего два дня, но у меня такое чувство, что я знаю тебя всю жизнь. Я не
имею права говорить тебе об этом… но я тебя люблю.
