– Почему ты им это позволил? – спрашивала
она. – Вся семья Эдвина только что погибла, а я еще не вышла из больницы!
Всхлипывая, Оливия колотила кулачками по груди мужа,
переполненная желанием отомстить. Но ведь он должен был доказать журналистам,
что она жива и в норме, что она не потеряла рассудок, как начинала подозревать
общественность с момента катастрофы. Оливия пыталась сохранить свое
достоинство, но это меньше всего на свете интересовало Энди. Он защищал только
свою политическую репутацию.
Этим вечером Питер увидел ее фотографии в выпуске новостей,
и сердце его наполнилось состраданием к ней. Хрупкая и перепуганная, она лежала
в постели и плакала. От выражения одиночества в ее глазах Питер чуть было сам
не разрыдался. На ней была больничная рубашка, трубки для внутривенных вливаний
тянулись к обеим рукам, и один из журналистов сообщил, что она все еще страдает
от пневмонии. Это было драматическое зрелище, которое, разумеется, поможет ее
мужу завоевать симпатии избирателей – то есть добиться именно того, к чему он
стремился. Выключив телевизор, Питер понял, что может думать только о ней.
Когда Оливию уже собрались выписывать из больницы, она
удивила Энди сообщением о том, что не намерена возвращаться с ним домой.
Обсудив это с матерью, она решила поехать пожить к ним. Они в ней нуждались, и
Оливия собиралась отправиться в их дом в Бостоне.
– Это смешно, Оливия, – жалобно произнес Энди,
когда она по телефону сообщила ему о своих намерениях. – Ты не маленькая
девочка и должна быть со мной в Виргинии.
– Зачем? – резко спросила она. – Чтобы
репортеры торчали в моей спальне каждое утро? Моя семья прошла через чудовищное
испытание, и я хочу быть с ними рядом.
Она не упрекала его за эту катастрофу. В том, что их
настигла буря, Энди виноват не был, но его поведение после этого было
непорядочно, недостойно и лишено сострадания к Дугласам. Оливия знала, что никогда
его не простит. Он использовал их всех. Она нашла этому лишнее подтверждение,
когда, выписываясь из Аддисон-Джилберт, обнаружила в фойе толпу журналистов.
Энди был единственным человеком, который знал о том, что она покидает больницу,
так что навести их мог только он. Пресса поджидала Оливию и в доме ее
родителей, но на этот раз отец сказал свое веское слово.
– Нам нужно побыть одним, – произнес он, и люди не
могли ослушаться своего губернатора. Дуглас дал несколько интервью, объясняя
при этом, что ни его жена, ни его дочь, ни – в особенности – его сын не в
состоянии сейчас развлекать представителей прессы. – Я уверен, что вы
поймете меня, – вежливо добавил он, позируя для очередной фотографии. Он
сказал также, что присутствие миссис Тэтчер в их доме объясняется только тем,
что она хочет побыть со своей матерью и братом, который тоже решил пожить у
них. Эдвин Дуглас пока не мог себя заставить вернуться в свой опустевший дом.
– Отдалились ли друг от друга супруги Тэтчеры после
этой катастрофы? – выкрикнул один из журналистов, и Дуглас озадаченно
промолчал. Это ему не приходило в голову, и ночью он спросил об этом жену,
думая, что она может знать что-то, чего не знает он.
– Я не думаю, – нахмурилась Дженет Дуглас. –
По крайней мере Оливия мне ничего не сказала.
Однако родители Оливии прекрасно знали, какая она скрытная.
За последние несколько лет ей пришлось многое пережить, и она предпочитала
держать свои эмоции при себе.
Энди же, услышав про этот вопрос журналиста, немедленно обрушился
на Оливию с упреками, сказав ей, что если она не вернется домой в ближайшее
время, поползут слухи.
– Я позвоню тебе, когда буду готова отправиться
домой, – холодно откликнулась она.
– Когда это будет? – Через две недели он снова
летел в Калифорнию и хотел, чтобы она его сопровождала.
На самом деле Оливия действительно собиралась вернуться
домой через несколько дней, но давление со стороны Энди возымело обратный
эффект, и она осталась у родителей. Когда прошла неделя пребывания Оливии в
бостонском доме, ее мать наконец решилась задать вопрос.
– Что происходит? – осторожно спросила она, когда
Оливия как-то раз зашла к ней в спальню. У Дженет часто бывали мигрени, и
сейчас она как раз восстанавливала силы после одной из них, держа на лбу
лед. – Между Энди и тобой все в порядке?
– Это зависит от того, что ты вкладываешь в слово
«порядок», – с некоторой прохладцей ответила Оливия. – Все как
обычно. Он просто злится на меня из-за того, что я не позволяю прессе забить
меня до смерти или не рассказываю им о катастрофе вновь и вновь. Вот увидишь –
он с радостью устроил бы что-нибудь подобное.
– Политика творит с мужчинами странные вещи, –
сказала ее мудрая мать.
Она лучше многих знала, что это такое и как дорого это
стоит. Даже сделанная ей недавно мастэктомия стала достоянием общественности –
телевидение посвятило этому целую передачу с демонстрацией диаграмм и интервью
с ее врачом. Но она была женой губернатора и знала, чего ей ждать. Большую
часть своей взрослой жизни она провела на публике, и это отняло у нее много
сил. Теперь Дженет видела, как то же самое происходит с ее дочерью. За выигрыш
или даже проигрыш в выборах цена была слишком высока.
Оливия смотрела на нее своими мягкими глазами и спрашивала
себя, что скажет ее мать, если она поделится с ней правдой. Она много дней
думала об этом и теперь знала, что ей делать.
– Я ухожу от него, мама. Я больше не могу. Я пыталась
сделать это в июне, но ему так хотелось стать президентом, что я согласилась
остаться с ним на время предвыборной кампании и еще на четыре года, если он
выиграет. – Она с тоской посмотрела на мать. Цинизм их с Энди сделки
казался еще чудовищнее, когда о ней рассказывали посторонним. -. За мое
согласие он платит мне миллион в год. И самое смешное то, что мне на это
наплевать. Когда он мне это предложил, у меня возникло ощущение, что я выиграла
эти деньги в лотерею. Я сделала это для него, потому что я привыкла его любить.
Но теперь мне кажется, что я недостаточно сильно любила его еще в самом начале.
И теперь я точно знаю, что больше я так жить не могу.
Она считала себя освобожденной от долгов, даже перед Энди.
– Не можешь – не надо, – прямо сказала Дженет
Дуглас. – Тебе будет недостаточно и миллиона в год. Даже десяти. Никаких
денег не хватит, чтобы заплатить за разрушенную жизнь. Уходи от него, Оливия,
если ты на это способна. Я должна была сделать это много лет назад. А теперь
слишком поздно. Я стала пить, я потеряла свое здоровье, свой брак, я не могла
заниматься тем, чем мне хочется, это повлияло на всю нашу семью и сделало вашу
с Эдвином жизнь очень тяжелой. Оливия, если ты не хочешь повторить мою судьбу,
если ты отчаянно сопротивляешься этой вползшей в твою жизнь гадине по имени
Политика, уходи, пока еще можно. Девочка моя, пожалуйста, – со слезами на
глазах продолжала она, сжимая дочери руку, – я тебя умоляю! Не важно, что
скажет твой отец. Я тебя заслоню. – Но вдруг ее взгляд стал серьезным.
Одно дело – отказываться от политики, другое – от супружеской жизни, которую,
возможно, стоит попытаться спасти. – А он? А Энди?
