Кэти была возмущена до глубины души, и Питер попытался
как-то объяснить ей происшедшее. Он понимал это гораздо лучше своей жены.
– Это все, что у них есть, Кейт. Это жалкое, забытое
Богом место. Здесь вся JHX жизнь. У меня есть карьера, хорошая работа, ты. Мне
не нужна ферма. Я никогда не хотел владеть ею, и папа это знал.
Питер не считал это неуважением или несправедливостью. Он
хотел, чтобы ферма досталась Мюриэл. Для них она значила все.
– Ты мог бы продать ее и разделить с ними деньги, чтобы
они могли переехать в более симпатичное место, – оскорбленно ответила
Кейт, заставив Питера еще раз убедиться в том, что она ничего не понимает.
– Они этого не хотят, милая, и скорее всего именно
этого папа и боялся. Он не желал, чтобы мы продавали ферму. На то, чтобы купить
ее, он потратил всю жизнь.
Кейт не стала ему говорить, каким бедствием, по ее мнению,
это было, но ее мысли были написаны у нее на лице, и между супругами воцарилось
молчание. Кейт считала, что ферма в еще худшем состоянии, чем выходило из рассказов
Питера. Она почувствовала облегчение от сознания того, что они никогда больше
сюда не вернутся. После того как старый Хаскелл лишил своего сына наследства,
ей больше нечего было сказать. Кейт решила, что Висконсин стал частью
отдаленного прошлого. Ей хотелось, чтобы Питер поскорее уехал отсюда.
Мюриэл все еще казалась очень расстроенной, когда они
возвращались в Нью-Йорк, и у Питера возникло странное чувство, что он прощается
не только с отцом, но и с ней тоже. Кейт как будто только это и было нужно, хотя
она ни разу не сказала ему об этом в открытую. Его жене словно хотелось, чтобы
он был связан только с ней, чтобы его корни и его пристрастия, его верность и
любовь – все принадлежало ей. Казалось, Кейт ревнует его к Мюриэл и к тому
куску его жизни, который она собой воплощает. То, что Питер не получил свою
долю в имуществе отца, было хорошим поводом покончить с этим раз и навсегда.
– Ты правильно сделал, что уехал отсюда несколько лет
назад, – тихо сказала Кейт, когда они ехали обратно. Она делала вид, что
не замечает слез, лившихся по щекам Питера. Ей хотелось только одного –
добраться до Нью-Йорка как можно быстрее. – Питер, здесь тебя ничто не
держит, – твердо добавила она.
Он хотел было возразить жене, сказать ей, что она не права,
но он знал, что это не так, что Кейт все правильно почувствовала, и теперь ему
не оставалось ничего другого, как испытывать чувство вины. Он больше не
принадлежал своей родине. Он никогда ей не принадлежал.
И когда в Чикаго они сели в самолет, он почувствовал
облегчение, прокатившееся по его телу сладкой волной. Ему снова удалось
сбежать. На каком-то глубинном душевном уровне он страшно боялся того, что отец
оставит ферму ему и он будет вынужден управлять ею. Но отец оказался мудрее,
чем думал Питер, и лучше него знал, что его сыну это не нужно. Родительская
ферма больше не волновала Питера Хаскелла. Она ему не принадлежала и не могла
его поглотить, чего он так страшился. Наконец-то он был свободен. Теперь это
была головная боль для Джека и Мюриэл.
И когда самолет, оторвавшись от земли, взял курс на аэропорт
Кеннеди, Питер вдруг понял, что сама ферма и все, что она собой
символизировала, осталось позади. Оставалось надеяться только на то, что вместе
со всем этим он не потерял и сестру.
Во время полета он молчал и в течение нескольких
последовавших после этого недель так же молча оплакивал своего отца. Питер
почти не делился своими переживаниями с Кейт, по большей части из-за того, что
она, как ему казалось, не хочет этого слышать. Пару раз он позвонил Мюриэл, но
она всегда была занята детьми или помогала Джеку по хозяйству. На разговоры у
нее времени не хватало, но когда однажды она все-таки улучила минутку, Питеру
совсем не понравилось то, что его сестра говорила про Кэти. Критические
замечания Мюриэл в адрес его жены еще сильнее расширили пропасть между ними, и
через некоторое время Питер перестал ей звонить. Он целиком погрузился в работу
и нашел убежище в том, что происходило в его кабинете. Его дом был здесь. Вся
его жизнь в Нью-Йорке казалась ему совершенной. Он идеально вписался в
«Уилсон-Донован», в круг новых друзей, в общественную жизнь, которую вела Кейт.
Как будто он родился здесь и ничего иного у него до этого не было.
Нью-йоркские друзья считали Питера своим. Он был
интеллигентным и остроумным человеком, и окружающие смеялись над ним, когда он
говорил, что вырос в деревне. В большинстве случаев ему просто никто не верил.
Он был больше похож на бостонца или жителя Нью-Йорка. И у него очень хорошо
получалось делать все то, что от него ожидали Донованы. Фрэнк настоял на том,
чтобы они жили в Гринвиче, штат Коннектикут, как он сам. Он хотел, чтобы «его
детка» была поближе к нему, да и сама Кэти к этому привыкла и не мыслила свою
жизнь иначе. «Уилсон-Донован» размещалась в Нью-Йорке, и у молодых была там
квартира, но вообще Донованы всегда жили в Гринвиче, в часе езды от Нью-Йорка.
Питер быстро привык каждое утро вскакивать в поезд вместе с Фрэнком. Ему
нравилось в Гринвиче, он полюбил их дом и свою жизнь с Кэти. В основном они
прекрасно общались друг с другом, и единственным поводом для разногласий было
то, что, по мнению Кейт, Питер должен был бы получить в наследство ферму и
продать ее. Но они давно уже перестали спорить на эту тему, уважая суждения
друг друга.
Была и еще одна вещь, которая причиняла Питеру
беспокойство, – то, что Фрэнк купил им их первый дом. Питер пытался было
возражать, но потом решил не расстраивать Кэти, которая умоляла его позволить
ее отцу сделать это. В конце концов она победила. Кейт хотелось иметь большой
дом, чтобы поскорее нарожать детей, а Питер, разумеется, не мог себе позволить
купить жилище такого размера, к которому привыкла его богатая жена. Именно
этого-то Питер так и боялся в свое время. Но Донованы провернули все это дело
очень деликатно. Отец Кэти назвал уютный тюдоровский дом «свадебным подарком».
Питеру он казался настоящим особняком. Достаточно большой, чтобы разместить в
нем троих или четверых детей, с красивой крышей, столовой, гостиной, пятью
спальнями, комнатой для игр, рабочим кабинетом и уютной кухней в деревенском
стиле. Да, их новое жилище никак не могло сравниться с тем рассыпающимся старым
домом в Висконсине, который отец Питера оставил его сестре. И Питер робко
признавался сам себе, что он полюбил этот дом.
Кроме того, мистер Донован планировал нанять домработницу и
кухарку, но тут Питер встал на дыбы и объявил, что сам будет стряпать, если
понадобится, но не позволит Фрэнку оплачивать им прислугу. Постепенно Кэти сама
научилась немного готовить, но когда подошло Рождество, она уже так страдала от
токсикоза, что не могла ничего делать и основная работа по дому легла на плечи
Питера. Его, впрочем, это совсем не раздражало – счастливый супруг с
нетерпением ожидал появления первого ребенка. Надвигающееся событие казалось
ему чем-то вроде некоего мистического обмена, особым утешением за утрату отца,
которую он все еще в глубине души очень сильно переживал.
Для них обоих это было начало счастливых и плодотворных
восемнадцати лет. За первых четыре года у них родились три сына, а после этого
жизнь Кэти наполнилась самой разнообразной деятельностью – благотворительными
комитетами, родительскими советами и прочим, – и ей это нравилось.
Мальчики тоже занимались тысячей разных вещей – футболом, бейсболом, плаванием;
через некоторое время Кэти вступила в совет директоров Гринвичской школы. Она
была совершенно поглощена общественной жизнью и очень обеспокоена состоянием
мировой экологии, а также другими материями, которыми Питер тоже хотел бы
интересоваться, но не успевал. Он обычно говорил, что Кэти занимается
глобальными проблемами за них обоих. Ему нужно было только одно – отдавать все
свои силы работе.
