* * *
–Чадо, кто твои родители?
Скорчившийся под густой зеленью в белых метёлках пахучих цветов, слёток перестаёт чуть слышно подвывать. Отвечает не сразу, но внятно:
–Тиу- Стремительная и Ёс…
Хм, Тиу с Ёсом живут возле южного мыса. Как это их ребёнка, толком ещё не умеющего летать, угораздило здесь оказаться?
–Ты далеко от дома, чадо. Что стряслось?
Какое-то время бедолага шмыгает носом и пыхтит, потом сообщает с какой-то взрослой важностью:
–Не зови меня «чадо». Я ведь уже взрослая летунья и держу путь к Каменной Твердыне, чтобы жить и охотиться с другими летуньями.
Если Ййр не ослеп и не спятил, этой «взрослой летунье» по-хорошему надо ещё годок ночевать под тёплым родительским крылышком, хотя бы до будущей весны.
–Я ведь уже умею охотиться,– горделиво говорит она.– Недавно я убила хорька. Я крепкая и хитрая. Мать и отец иначе не согласились бы меня отпустить.
Ещё чуднее. Ёс – родитель каких поискать, пусть и не слишком успешный добытчик, Тиу – заботливая умная мать. Слётки-девчата и впрямь иногда присоединяются к холостой ватажке, если их родители живут не слишком далеко от развалин форта и к тому же рановато обзаводятся младшей маляшкой, но что должно было случиться, чтобы Тиу и Ёс пустили свою недоросль через весь долгий остров, да ещё без зоркого присмотра…
–В доме твоих родителей нынче снова появилось мелкое пискло, верно?
–Два. Два пискла. И они кормят обоих… Такие смешные, маленькие, жалкие… Отец и мать не смогли решить, которого оставить, и кормят обоих. Я взрослая и умная, я всё вижу. Быстрокрылая мать немолода. Добрый, храбрый отец из шести охот приносит только одного кролика. Он провожал меня до самой середины пути, с дерева на дерево, целых три дня!
Ах вот оно в чём дело. Одного-то пучеглазого страфилёныша растить – умаешься. Каково же мелкую двойню подымать, да при старшеньком прожорливом слётке?
–Ясно. Я не вижу здесь твоих перьев, а ведь кто-то успел обтрепать тебе хвост и крылышко…
Шальные горхаты, хоть бы повреждения были не лише вырванных перьев, ушибов и ссадин. Надо выманить дурёху из-под куста и хорошо осмотреть.
Окликает Ришка, и Ййр отпускает её и Кнабера ждать у тропки. Во всяком случае, налёта разгневанных родителей бугайчик нынче может не опасаться.
Тем временем найдёнка, сердито шипя, рассказывает о каком-то огромадном страшном хорьке, который не хотел по-хорошему послужить ей первым в самостоятельной жизни ужином, а очень даже покусился задрать и съесть саму храбрую охотницу. Ух, видать, нарвалась сглупу на молодую соромаху. Этих угрюмых зверей облетают стороной и матёрые страфили.
Едва отбившись, утеряла почти весь короткий слёточий хвостик и изрядную часть маховых перьев с левого крыла. Можно сказать, отделалась почти даром. Однако новые пёрышки растут небыстро, чать не щетина, а пешком страфили не особенно сильные ходоки. Но по-маляшьи карабкаться на деревья она после этого ещё могла. «Хороший знак»,– думает Ййр.
–И сколько дней ты живёшь одна?
–Семь. Восемь.
По крайней мере до восьми хорошо умеют считать почти все знакомые Ййру страфили.
–И ты никого не звала на помощь?
Вот это уж совсем загадка. В этой части леса охотится Эри и некоторые другие крылатые. Подкормили бы малость эту «взрослую летунью», оповестили бы родителей… Хотя…
У Ййра мелькает одна невозможная догадка:
–Я лучше умру,– в тонком голосишке звучит древний лёд.– Лучше умру.
Тут она надолго смолкает и только тихонько всхлипывает.
–Отечик… мамушка… они же не сдюжат снова кормить троих,– выговаривает отчаянно.– А если останусь калекой?
Ох.
–Ты знаешь, кто я.– Сейчас надо бы подпустить в речь зимней суровости, да что-то плохо выходит.
Из куста является мокрое, чумазое личико с гноящейся царапиной возле самого глаза.
–Ты – Чистая Смерть. Ты – Мать Гиблых и Брат Пропащих. Ты – Земля.
–Иди сюда,– орк протягивает руки.– Дай-ка я на тебя посмотрю.
В светлых глазах слётка, ещё не обретших яркий красивый цвет, нет никакого страха. Один восторг, пропади он пропадом.
* * *
Вот так. Знать не знала про злую соромаху, а про Чистую Смерть в рыжей шапке успела, значит, наслушаться.
Пока Ййр осторожно шарит по взъерошенным дымчатым перьям, пока расправляет пострадавшее левое крыло, эта савря тихонько охает. Бугайчик с перепугу неслабо её ушиб. Виноватить его не приходится.
В брюхе у неё бурчит от голода.
Хвалится, что вчера изловчилась скогтить жирную мышь, а до того перебивалась холодными квакушками. Но разве же это серьёзная сыть.
–А чего на бугая моего напала?– спрашивает Ййр с интересом.– Не с голодухи ли?
Впрочем, если это чадушко тут восьмой день в одиночку мыкается, то о людятах на Диком оно и не слыхало. Шут знает что могло прийти в голову.
–Страшный большой,– отвечает, вытаращив глаза,– он такое странное делал! Словно враг!
–Только не говори, что крался,– усмехается Ййр.– Вот уж не поверю.
–Я тихо-тихо жила на лиственнице,– рассказывает страфилька.– Я долго-долго за ним смотрела! У страшного большого сперва на башке было такое, красное. Он снял и спрятал. Он ходил и подбирал ветки! Подберёт – да бросит. Для чего это доброму человеку?? И морду вот такую корчил!
Она поджимает тёмные губы уголками книзу и хмурит едва наметившиеся брови. Ййр не может удержаться от смеха: получается точь-в-точь Кнаберово лицо, когда его, видать, одолевают какие-нибудь людские мысли.
–Отечик ему бы голову оторвал,– говорит она с глубокой убеждённостью.– Мамушка ему голову оторвала бы. Я бы ему оторвала голову, только не успела!
–Вижу, ты лютая и злая человекоубийца,– кивает Ййр.– Только эти люди-то мои. Нельзя им почём зря головы отрывать. Новые-то не приставишь. Они плохого ничего не хотят.
Вряд ли стоит объяснять, что Кнабер, очевидно, разыскивал для костра дровишки; чего доброго, эта отчаянная решит, что бугайчик задумал весь остров спалить. Огня страфили поколениями законно побаиваются, хотя наверняка эта в жизни своей не видала даже рдяного уголька.
Ой, бедовая, счастье, что все косточки целы. Нахваталась древесных вшей, настрадалась, растеряла весь дитячий жирок, если какой и был. Не упади она прямо на Кнабера, так небось и подохла бы тут, не позвав никого на подмогу, потому что родители у неё и правда хорошие, аж через меру…
–Ну вот что, лютая,– говорит Ййр.– в Каменную Твердыню ты нынче не доберёшься. И не дело такой грозе питаться одними мышами да квакушками. Поживёшь пока у меня, отрастишь пёрышки. Охотиться будем вместе, пока окрепнешь. Только уговор: моихлюдят не обижать.
