–Ты поймала кролика?– спрашивает Рина. Невозможно не улыбнуться при виде такой гордой и довольной маленькой страфили.
Савря прохаживается перед девушкой вприскочку, вскинув голову.
–Я поймала, поймала, кролик.
Пришлось Ййру знатно попотеть, чтобы Савря его поймала. Но оно того стоило.
–Ты ж моя Савря,– произносит орк ласково. Умывает лицо, набрав воду в ладони. Прищурясь, спокойно подсаживается на диван и говорит тем же тягучим тоном: – Кнабер… Что-то не помню, когда я тебя к себе в койку звал.
Хлопает Сэма легонько по ноге повыше колена:
–Помоги-ка, может хором вспомним.
Бугайчика с царь-койки как пинком подбросило, несмотря на незажитые ноги. Ни дать ни взять по неотложному делу.
Рина фыркает, прикрыв рот ладонью, но в глазах-то смех не спрячешь.
–Замоталась, гляжу, пчёлка деловая,– говорит подсобщик.– И как только подгадала-то, с паужинком. Я тоже умаявшись малёх.
* * *
Через пару минут Рина зовёт Сэма присоединиться к трапезе, и он идёт, как ни в чём не бывало. Гордость гордостью, но с обедом Рина и так припозднилась, а Сэму уже давно хочется есть.
Наверное, орк ей сказал про сажу на носу, или она сама догадалась заглянуть в зеркало и умылась. Они двое уже сели за стол. Орк рассказывает, как Савря изловчилась скогтить кролика, а сама героиня рассказа валяется в своём одеяльном логове, вытянув нелепо длинные ноги, и своеобразно поддерживает повествование, повторяя уже знакомые ей слова.
Впрочем, Сэм не успевает даже вяло обрадоваться, что хотя бы на ужин доведётся поесть какой-нибудь свежатины.
Эта пернатая пигалица, оказывается, разделала и сожрала добычу на месте, сырьём, как принято у страфилей.
Тихонько вздохнув, Сэм подцепляет на вилку побольше своего убогого кушанья и отправляет в рот.
Глава 17
–Чадо, чадо.
В первую минуту Брашек не знает, пугаться ему или радоваться.
Услышать настоящий человеческий голос, когда ты сам перепуган до стыдных слёз, замёрз, страшно проголодался, а злой незнакомый лес быстро укутывается в осеннюю вечернюю темноту – это радость.
Только голос звучит как-то чудно. И окликают мальчика откуда-то сверху… Как тут не вспомнить страшные сказки обо всякой лесной нечисти, заманивающей глупых детей в чащу, чтоб там их съесть и поваляться потом на косточках.
Мальчик вертит головой, ищет – кто это с ним заговорил?
Не годится сразу праздновать труса, когда ты давно уже не малыш. На той неделе Брашеку исполнилось восемь.
Мальчик замечает движение, и тут же снова слышится этот голос – женский, печальный, с чудинкой:
–Далёк твой дом.
В широкой древесной развилке стоит… дама.
Это ведь сразу ясно, что не «тётка», не «старуха» и не «женщина» – именно дама, величественная, как госпожа школьная попечительница.
Кто бы мог подумать, что важные дамы умеют лазать по деревьям!
Только одета она странно, в гладкий и блестящий рябой наряд с чем-то вроде накидки, и – вот уж чудо из чудес – в какие-то смешные штаны. Впрочем, в платье какое уж там древолазанье. И как она здесь очутилась?
–Здравствуйте! Я заблудился…– в горле давно сухо, и неприятно саднит.
–Здравствуйте,– отзывается дама по-прежнему печально и даже как-то торжественно.
Не то чтобы её можно было хорошо рассмотреть в этот сумрачный час, но есть нечто такое в её продолговатом и смуглом лице, что наводит на мысль о старых иконах. Может быть, эта дама – богомольная отшельница и живёт где-то здесь, неподалёку, приходит Брашеку на мысль. Судя по книжкам, святые и отшельники частенько ведут себя необычно: едят крапиву или кузнечиков, стоят по многу дней на каком-нибудь столбе, или наоборот – в холодной воде по шею, да и одеваются не как все люди. По сравнению с причудами святого Одихмантия Молчальника, дама в смешных штанах, всего лишь взобравшаяся на берёзу – это почти обычно, ничего особенно впечатляющего.
В присутствии отшельницы Брашек совсем успокоился. Конечно, неловко было бы отвлекать даму от её духовных подвигов из-за чепухи, но заблудиться в лесу – дело серьёзное. Она обязательно поможет. И почти наверняка у неё имеется какая-никакая еда. Простая вода и чёрствый сухарик Брашека сейчас отлично бы устроили, он и так-то не привереда. Да чего там, сейчас он согласен даже на сушёных кузнечиков. В конце концов, Одихмантий столько лет их ел и не жаловался. По крайней мере, не жаловался вслух.
–Пожалуйста… не могли бы вы мне помочь?
Дама церемонно кивает.
–Помочь. Пожалуйста. Далёк, далёк твой дом,– произносит она с грустной улыбкой. Потом подаётся вперёд, сгибая ноги, как будто собралась вот так запросто спрыгнуть на землю со своей берёзовой высоты.
И ноги явно сгибаются как-то НЕ ТАК.
Не как человеческие!
Рябая накидка расходится в стороны, поделясь надвое.
Мальчик, ахнув, пятится несколько шагов, запинается и падает на сухую листву.
Отшельница слетает к нему, вновь подбирает к телу свои руки-крылья и склоняется низко – лицом к лицу:
–Чадо, чадо. Вставай, пожалуйста.
Брашек переводит дыхание.
Что ж, растерзать и съесть было бы удобнее лежачего. Крылатая дама не горит кровожадным желанием поваляться на детских косточках. Она готова помочь.
* * *
«Конечно, это страфиль»,– догадывается Брашек.
В Тихоярской волости крылатых страфилей не встречали уже несколько лет; может быть, это – последняя. Сельские взрослые по большей части считают их вредителями за то, что страфили могли иногда украсть ягнёнка или курицу, а дядька Клим клянётся, что налетела однажды чёрная стая и унесла из-под его присмотра целую тёлку – дядька Клим тогда совсем пацанёнком был, не старше самого Брашека. До сих пор не забыл обиду, как ему тогда всыпали, не поверив его рассказу.
Брашек объясняет даме-страфили, что они с ребятами сто раз уже играли в прятки, возвращаясь по домам после школы, и никогда никто не терялся всерьёз. Он, честно, и сам не поймёт, как так вышло. В свой черёд пошёл водить – и сбился. Покричал ребят, никто не отозвался, если даже и слышали: всё-таки игра. Увидел вроде знакомую приметную ёлку с кривой маковкой, на неё и держал, а зашёл уж и вовсе неизвестно куда. Напугался, ноги и понесли впробежку…
Дама слушает внимательно.
Она понимает.
–Есть? Пить?– спрашивает она.
–Да, очень хочется.
Сперва дама отводит Брашека до крошечного ключа, из которого можно напиться. Потом, коротко сказав: «Вернусь, сиди»,– улетает в густеющий сумрак.
