Вернувшийся Ййр совсем такой же, как всегда, только очень усталый. И в помывочную комнату мимо Рины пробирается как-то боком, не сняв наглухо застёгнутой куртки и не оставив свою сумку хотя бы на вешалке.
–Ну что, с забором теперь порядок?– спрашивает Рина почти шёпотом.
Бледные орчьи глаза все жё странновато отражают тёплый свет масляной лампы.
–Ага,– кивает Ййр.– Чего ему сделается. Чё починил, чё поломал, чинар ём.
–Ужин тебе погреть?
–Завтра утром поужинаю, когда насплюсь, хорошая.
Костяшки обеих рук у орка рассажены в кровь, а левая ладонь замотана какой-то кровавой тряпкой.
Рина охает почти шёпотом.
–Ты поранился?., на тебя кто-то напал? Ведь не страфиль…
Ййр усмехается, склонив голову.
–Все страфили, кто могли меня цапнуть, уже переумирали старенькие.
Ринины коленные суставы будто проклял кто – превратил в лежалую вату.
–Какой-то зверь? Или…
–Зверина, конечно. Не знаю, как по-человечьи вы этих называете. Глупые они такие, хуже барашков, а притом и злобятся. Ладно, Риш. Снов тебе добрых… пойду.
Орк закрывает за собой дверь помывочной – медленно её тянет, вежливо.
Рина идёт к себе через кухню на этих ватных своих ногах.
В кухне счастливая Савря уже натащила Ййров плед на царь-койку обратно – поддёргивает свесившийся до пола краешек.
Глава 21
Рина просыпается рано, под серенький и сырой рассвет. Мимо окна её комнаты срываются с края кровли редкие капли дождевой воды, и островной лес дышит с иным звуком, чем при ясной погоде. Значит, сегодня нет необходимости прямо теперь вставать и идти на веранду, чтобы поздравить крылатых жителей с очередным днём.
Рина поплотнее заворачивается в одеяло, хочет поскорее снова уснуть – всё-таки нынче она очень поздно легла – но её немного тревожит тишина и прохлада остывшего дома. Обычно к этому времени Ййр уже похаживает тишком по кухне, кормит дровами плиту, кипятит чайник и ставит кашу.
Тут уж вовсе становится тревожно, нехорошо. Ййр-то отправился отдыхать на свою царь-койку ещё позднее Рины, а до того наверняка сильно устал, да ещё и ободрал руки. С ним почти точно что-то случилось, а орк не может или не хочет об этом говорить. Рина так и видит колючую проволоку вроде той, что пущена поверх здешнего берегового забора и высоких ворот. На морском ветру даже так называемая «нержавеющая» колючая проволока быстро может покрыться опасной ржавью…
Ох, за такими-то мыслями точно не уснёшь и не полежишь.
Ёжась, она садится на кровати и нашаривает тёплые носки.
Жидкий невесомый свет заливает просторную кухню, и даже короткий скрип дверной петли не тревожит крепко спящих не людей. Савря, укрывшаяся для тепла своим целым крылом, была бы похожа на округлый камень, на серый валунок – ну, если бы камни умели тихонечко сопеть. Орк дышит глубоко, ровно. Рина не решается тронуть орчий лоб, чтобы узнать – не горячий ли, нет ли жара. Неловко вот так тайком прикасаться к спящему, и не хотелось бы нечаянно разбудить. Внимательнее вглядевшись, Рина немного успокаивается: лицо у Ййра по крайней мере не блестит от пота и кажется очень спокойным и молодым. Пораненная рука лежит поверх пледа, повязка на ней совсем сухая и чистая, и со своего полного роста Рина чует слабый запах антисептического средства.
Отойдя осторожным шагом, владелица острова молча здоровается с госпожой кухонной печью: да, почти совсем как та, что когда-то обосновалась в дедушкином доме в Фэйривью, и даже на закопчённом чугуне можно приметить клеймо того же изготовителя.
«Добрая моя знакомая, давай-ка не будем с тобой слишком лязгать заслонкой и вьюшкой…»
За этими безмолвными утренними делами в памяти то и дело всплывают обрывки давнего мальчишьего разговора, ещё в старшешкольной компании – разговора, как это бывает, горячего и хвастливого, в котором Рина не принимала участия. Одни мальчики с уверенностью рассуждали, что в старые времена все эти орчанские орды единственно и могли подмять противника числом, задавить мясом, потому что к своим же «у них» водится не больше жалости, чем к любому врагу; а один какой-нибудь средненький орк не выстоит против настоящего человека, обученного ратному делу: и доспехи-то у них были – говно, и оружие глупой нерациональной формы. Кто-то ещё сомневался, справедливо ли судить о старинных событиях по гримированной массовке фильмов и по воспоминаниям каких-то там замшелых полководцев далёкого прошлого – полководец небось тоже человек, вынужденный отдуваться за свои промахи. И ещё был один мальчик, которого все перебивали, потому что он в сотый раз пытался пересказать дурацкую байку своего отца: орк тварь и от пули в лоб не подохнет, окосеет только слегка.
Как далеко теперь весь этот чужой мир, в котором могут существовать такие странные разговоры. Потому что здесь, в Страфилевом краю, орк заваривает сладкий чай и плетёт циновки. Орк чинит крылечко гладко подтёсанной доской и лечит козу, которую укусил злой шершень. Орк поёт, и голос в нём гудит, как в печи огонь, как вольный лад в гармошкиных мехах, и молодые страфили подхватывают песню.
* * *
Ийр просыпается, ощущая доброе дровяное тепло и запах пшённой каши. Сперва орку кажется, что это ещё длящийся сон, и орк продолжает лежать с закрытыми глазами, пока утренняя явь обрастает внятными Ийру штрихами: почти неслышный шаг – Ришка ходит, её маленькие ноги, а на ногах шерстяные носки. Савря чуть пошевелилась в своём уголке. Орчий слух разборчивый: Ийру кажется, что можно улучить мгновение и расслышать, как у Саври растут свеженькие новые перья взамен выдранных соромахой. Орк полагает, что эти перья при своём росте должны паутинно поскрипывать. А Ришка меж тем шпарит голубой заварник, сыплет туда сухой чайный лист, слыхать, не забывает и глыбку сахару. Поверх своего человечьего духа с жасминным мылом вся напахла печным жаром и кашей. Хорошая.
В дальнем конце дома, слышно, шевелится Кнабер, наверное скоро придёт сюда руки мыть. Полы под ним ворчат, поскрипывают от тяжкого шага. Кнабер тоже хороший: Савря успела прежде сна сама похвастаться и заодно его похвалить. Поднесла Кнаберу тхоря, чтобы не скучал на тушёнке – а парень от вежливости не сожрал мяса, подарил его обратно Савре. Про себя Ййр смекает, что люди вот так спроста нечасто закусывают жиловатым тхо-риным мясом, если имеется какая угодно иная сыть, но Кнабер проявил изрядную учтивость и рассудок. И слёточку ничем не обидел. Много пожившие орки не зря говаривали, что ласковому чаду иногда бывает легче навести строптивца на ум, чем даже сильному старшаку.
Хочется лежать, не открывая глаз, не пускать под веки начавшийся новый день. Баюкать дыханием усталое тело.
А и тянет взглянуть на Саврю и на людят – даже губы сами собой улыбаются, как подумаешь. И ещё радость и удивление – встать с царь-койки к уже готовому крепкому чаю! И сытный пшённый дух дразнит, напоминает, что давно живёшь не жравши как следует.
