В конце концов, даже те пять недобровольных снимков, с самой первой плёнки в Страфилевом крае, он всё-таки проявил. Будто в насмешку, все они получились очень отчётливыми, пускай и смотреть на них невозможно и как-то стыдно.
Зубастая усмешка, бледные невыразительные глазища в лёгком прищуре.
Шейная жила, резкая тень под подбородком, мятая складка тканины на костистом плече.
Тёмные руки наотлёт, край футболки, чуть выбившийся из-под ремня.
Рубец за ухом, длинный и голый.
Пустая открытая ладонь.
«Хорош, всё-то не трать. Ребятки поняли».
Наверное, следовало бы их уничтожить, эти фотографии. Или отдать Рине. Но пусть пока полежат. Ничего страшного. Пусть пока полежат.
Ведь Сэму понемногу легчает.
* * *
В двух с половиной тысячах вёрст к югу от Фрартона ноябрь уже гораздо теплей и суше.
Путешествовать одному на машине – это не то чтобы верх комфорта, но Сэму, пожалуй, это по нраву.
Так восполняется пустота; глупое ощущение потери и неудачи уже не способно лишить сна и аппетита, да и ссадины на лице почти уже незаметны.
Подруги матери как-то болтали, будто белые пляжи Аззан-мари – отличное средство от сердечных ран. Пожалуй, для Сэма и сама дорога уже является сильно действующим лекарством.
Накопил силы в долгих и бессмысленных прогулках, пережил одно коротенькое, но неприятное приключение – что ж, Сэм Кнабер, самое время отправляться в настоящий путь, и будь что будет.
И музыка с местных радиостанций иногда способна приятно удивить.
По собственному выбору Сэм вряд ли стал бы такое слушать.
Когда из автомобильного приёмника раздаётся тягучий женский голос, Сэм сперва сразу тянется к выключателю.
Слушай, лишь тебе спою
О беде своей…
Но песня отнюдь не причиняет стыда или страдания.
Как удивительно вспомнить эту же самую песню, спетую далеко за краем настоящего человеческого мира.
Нет, Сэм, конечно, не собирается подпевать этому старью.
Ну разве только самую малость.
* * *
Зона отдыха возле очередной заправочной станции далеко не безлюдна, хотя и не переполнена. Поэтому Сэм про себя немного удивляется, заметив, что кому-то взбрело в голову расположиться подальше от таких несомненных благ цивилизации, как столы и скамейки – на грязноватой траве прямо возле угла стоянки.
По-видимому, это те два мотоциклиста, которые обогнали его «авис-корде» около получаса назад. До Сэма долетает громкий бесстыдный смех и весёлый голос:
–Ой, да ну ты чё творишь, чертила…
Пара мотоциклов Сэму хорошо видна. Тяжёлые металлические звери, явно не новые на вид, но, что называется, холёные. И совсем не похожи на модные «кафе-рейсеры», которых в последние несколько лет по крупным городам развелось изрядное количество.
Нет, в этих очертаниях видна совсем иная поэзия…
Самих ездоков почти не видно, и Сэм ощущает слабый укол любопытства. Мотоциклисты зачастую народ колоритный. И отлично смотрятся на снимках. Хотя приближаться к некоторым из них бывает совсем небезопасно.
И тут же любопытство Сэма подскакивает во весь рост, как пнутое, потому что над пыльной кожей седла одного из дорожных чудищ внезапно возникает пара очень лихо закинутых ног в истёртых кожаных сапогах: мотоциклист с чего-то вздумал пройтись вниз головой, на руках.
Через несколько секунд эксцентричный мотоциклист, не упав и не сбившись, принимает более приличное положение, отряхивает руки.
О. Теперь Сэму ясно, почему эти двое не пошли в нормальную зону отдыха.
–Размяться малость никому не повредит,– заявляет орчара своему товарищу. У него – или у неё?– ядрёно-красная коса, нахальные жёлтые глазища, жирно обведённые чёрным карандашом, а на выбритом наголо виске начертано не вполне приличное слово.
Вот чудно. Второй, тоже поднявшийся на ноги, совершенно точно принадлежит к роду человеческому, а всё-таки с этим орком у него гораздо больше общего, чем с таким же человеком – Сэмом Кнабером.
Никто на свете не посмеет упрекнуть Сэма в том, что жизнь ничему его не учит.
И хотя недавняя попытка сфотографировать на улице незнакомого молодого орка началась и закончилась тем, что ушастый, не говоря худого слова, с разворота прописал Сэму костлявым кулаком прямо по физиономии, но двух таких красавцев нипочём нельзя упускать!
… и на ЭТОТ раз Сэм спросит разрешения.
–Добрый день. Простите…– Сэм, волнуясь как школьник, глядит на двух этих странных друзей.– Я Самуил Кнабер. Фотограф.
Виду них чуть настороженный, но нисколько не враждебный.
Молодой человек с длинными крашеными волосами – он стоит чуть ближе – пожимает протянутую руку Сэма.
–Алекс Файруотер. Преподаватель,– отрекомендовывается он.
Нелюдь тоже не брезгует рукопожатием – даже стаскивает с правой кисти «беспалую» грубую перчатку.
–Орда,– выговор гортанный, внятный, а взор не тусклее страфильего: мёд и смола.– Фотомодель. Если я тебя правильно понимаю, пацан.
–Если вы согласны, то есть – вы оба…– Сэм отчаянно рад.
Конечно, вряд ли подобные снимки могут иметь успех. По крайней мере, в ближнем обозримом будущем.
Но сейчас Сэму это абсолютно без разницы.
Пусть они просто будут.
Пусть будут.
Послесловие 2
Рина
Пологие долины Вальда совсем не похожи на угрюмый Страфилев край. Природа здесь на первый взгляд куда ласковей и роскошней. До цветения азалий ещё остаётся месяц или два, но даже теперь легко вообразить себе Вальд во всей прелести его яркой весенней поры.
Научно-исследовательский институт птерогоминид принимает наследницу Ибрагима Стахова как дорогую гостью.
Дорогую… Богатую. Полезную. Чересчур юную и невежественную.
Чудесный – и совсем новенький – городок, лаборатории, оснащённые по последнему слову техники. Уникальная экосистема, созданная и поддерживаемая под тремя колоссальными сетчатыми куполами. Самоотверженный труд множества умных, очень умных людей и дварфов…
Рина с первого дня не может отделаться от сжимающей нутро тоски.
Здесь бедой пахнет. Старой бедой. Так бы Ййр сказал.
Ха, птерогоминиды. Здешний учёный народ, по крайней мере при Рине, предпочитает именно это общее название: звучит оно весомо. Хотя теперь остались только страфили. Гарпий можно изучить разве что по дюжине сохранившихся столетних чучел, а эллопод – и вовсе лишь по ископаемым останкам…
