подумаешь, ну играются, никому от этого не плохо, а им двум, видать, хорошо. Это ведь не обман, не хлюзда какая-нибудь, а скорей вроде шутки.
«Жить будешь трудно, но весело»,– сказал Виктор Дрейк, когда её привёз. Вернее, перекроенный кровный орчара Вертай, чертовски хорошо играющий в человека. Играющий, может, и не из радости, но всё-таки и это не повернётся язык назвать подлым обманом.
Правские догоняйки, когда бежишь во весь дух, ошалевая от собственной скорости – и даже если проиграешь, никто тебя за это не съест и даже не застыдит.
Танцы, похожие на драку, и драки, здорово смахивающие на танец, где никогда не добивают упавшего, а протягивают руку и вместе потом идут умываться холодной озёрной водой.
Старшачий «Шатун-Медведь» и другие дурачества…
Даже странноватое хвастовство костлявых, даже, наверное, их страшные песни на безлунную ночь…
И ещё это вероятное ученье на случай угрозы какой-то там старой техномагической хренью…
Да, нет спору, что всякие навыки, рощенные и отточенные в разных играх, очень пригождаются тогда, когда дело становится серьёзно или вовсе лихо – но здешние игры, кажется, гораздо больше простых тренировок.
Осьмушкин взгляд цепляется за алый лоскут в косицах Тиса. Тис и Рэмс-конопатый вышли размяться в круг и пляшут так, как будто всерьёз намерены затанцевать друг друга до смерти.
Пенни кажется, что она вот-вот поймёт что-то большое и важное. И тогда всё на свете ей станет ясно и почти любая обида будет нипочём. Только мысль не даётся, да может, и мысли-то никакой не было – одна великая игра, не подлая, не притворная, а такая, от которой легчает, от которой хорошо.
Орки и не орки кричат в лад за своих старшаков, и Пенни-Резак тоже орёт со всеми, и тоже отбивает ладонями ритм их настоящей игры, их жуткого и восхитительного пляса.
Живьём
Время на Мясную луну бежит до того быстро и горячо, что Пенелопа не успевает опомниться. «День да ночь – моргнёшь – и сутки прочь»,– говорит бабка Сал. «Луна камнем валится, да солнышко из праща запустили»,– говорит Штырь, видимо, имея в виду то же самое.
Как-то раз, резко проснувшись среди ночи – будто в пропасть во сне падаешь – Пенни слышит, как бабка за своей занавеской с кем-то вроде спорит тихонько. Но там никого больше нет, слухом и нюхом Пенелопа уверена.
–Ай лето, самая моя пора, комарики на меня уж и не льстятся, а хоть мёрзнуть не надо… как ты хочешь, а я ещё внучке опояску не закончила, сноровка-то уж не та, а ты обождёшь, не треснешь,– бормочет Сал.
Пенелопа не понимает, но ей делается жутко. Повредилась ли бабка в уме от своей старости? Днём вроде с ней всё нормально, ну, насколько может быть нормально с этим слепым ископаемым. Может быть, Сал слегка лунатит – во сне разговаривает? Если успокоить себя этой мыслью, хотя бы можно снова заснуть.
Утром Пенелопа решается как бы невзначай обмолвиться Ёне. Чернявый в числе нескольких прочих «земляных наёмников» как раз вчера в очередной раз вернулся от матушки Дрызги, всучил-таки осьмушке толсто обёрнутую бумагой «прижорку с картошками» размером в ладонь, до того румяную и завлекательную – только носом потянешь, какой от неё дух, враз в брюхе жалобно заурчит, невмочь отказываться.
Пенни молчком радуется, когда Ёна бывает при лагере. Всё-таки из кровных орков этот какой-то самый привычный, у Ёны даже почти не стыдно что-нибудь спросить.
Ёна идёт к озеру – отдохнув и наспавшись, плеснуть в лицо ещё холодной после ночи водицей; тоненькая майка, всегдашние уродливые бусы из каких-то косточек в один рядок, плетёный ремень на сношенных армейских штанах, укреплённых там и сям заплатками, босые узкие ступни. Пенни шагает рядом, будто бы ей тоже понадобилось в ту сторону.
–Нэннэчи Сал вроде во сне разговаривала…
–Ишь чё,– Ёна взглядывает на неё, цокает языком.– Ругалась?
–Да не… типа спорила с кем-то. Обождёшь, говорит, не треснешь. И что не закончила она чего-то.
–Довелось и тебе услышать! Это нэннэчи Сал со смертью так препирается,– отвечает Ёна.
Пенни чуть не спотыкается.
–Да ты не шугайся, Резак, это ж её смерть свойская,– говорит Ёна. Присаживается на корточки у озёрной кромки, умывается, смочив волосы надо лбом, а потом шустрым движением стряхивает ладони, чтобы брызги попали Пенелопе в лицо и на шею.– Да чего ты… Нэннэчи у нас знаешь какая хитрая! По зиме она смерти говорит: погоди, как внучьё-то моё лопоухое в мёрзлой земельке будет мне яму грызть? Дровишки на мои мощи я им переводить не велела! В весну если или по осени смерть к ней шасть – а нэннэчи тогда ругается: а хвост тебе свинячий, в грязь не лягу! А летом: да плетежок вон смотри не закончен, негоже, потерпишь. Который год с нами кочует, и пока всё отругивается. Ей у нас весело. Лихая!..– Ёна смотрит как-то разом придурковато и с хитрецой – уши врозь, прищуривается против раннего солнца.– Резак, а Резак. Пойдём вместе синь-луковки копать? У меня примечено, где их должно быть много. У матушки Дрызги каких только овощей не растёт, а синьлуковок-то нету.
–Не пойду,– только и буркает Пенни. Она почти раззадорилась ещё выспросить, как это слепая Сал попала в клан, но теперь злится, что костлявый так глупо сбился с темы. Если охота в земле ковыряться, вот и пускай один тащится.
* * *
–А в те давние времена, когда орки и железа не ковали, прежде самой первой Орды, объявилось тогда на великих лесных землях одно жуткое угрёбище…– рассказывает Магранх-Череп.
Пенни за сегодня совсем убегалась и устала: белобрыска Марр с неговорящими двойняшками Крысью и Брысью сманили с собой «за мясом» для сирен. Всю охоту осьмушке кажется, что от неё нет ни малейшего толка, эти трои и сами бы прекрасно управились. Да чего там – Марр и в одиночку-то не оплошает, хоть даже без ножа, одними руками. Рогатки тут водятся всё серые в рыжину, жиловатые, черноносые, со светлой длинной шерстью на груди и на горле; Пенни не припомнит их правильного человеческого названия. А всё-таки веселит кровь, что и она может учуять и опознать звериный непростывший след, и что ей вполне удаётся нигде заметно не облажаться, да вот и Марр ещё говорит: с твоими ногами, Резак, быть тебе хорошей загонщицей. Не то чтобы Пенелопа и впрямь собирается этим заниматься в жизни, но услышать о себе такие одобрительные слова от Марра, который небось больше оленей уложил, чем ты сама обедов съела – не слишком привычно и очень приятно. Вот переть потом добычу в лагерь, да под начавшимся дождиком – это уже так себе. И ещё чувствовать, как мотается тяжёлая рогатая голова на свёрнутой шее… бр-р-р-р. Но осьмушка терпеливо подставляет плечо в помощь и даже не думает жаловаться: вот уж чёрта с два, сама не слабее вас, кровных!.. Разве что комариный звон в ушах от усталости – привязалась же глупая мыслишка: а полегче ведь было бы с Ёной эти луковки хвалёные пойти копать… и домой бы небось до дождя успели…
Теперь, переодевшись во что нашлось сухое, отдыхают охотники в Жабьем доме. Тут помимо семерых молоденьких орков проживает нэннэчи Магда и сам большой Магранх-Череп с людской дочкой Руби. Сейчас тут и Хильда возле белобрыски трётся, ясное дело. Рыбарка и Пенни, видать, хором решили не обращать друг на дружку внимания. Сидят мелкой стайкой в уголку и старшачьи отпрыски – играли с Руби в камушки, а теперь вот точат пупырчатые Дрызгины огурцы, с бесстрашной ловкостью пластая их вдоль своими ножичками и посыпая огуречную мякоть Дрызгиной же серой солью. Ножичка пока что разве у самой маленькой Шарлотки нету. Пенни тоже перепало огурчика, угоститься до вечерней жратвы.
