Слушают Магранхову сказку про лесное угрёбище.
–И звали эту подлюку Совершенное Созданье,– говорит Магранх.– и каких только слухов об нём не ходило! Одни верили, что оно из навьев или мертварей такое выискалось, плохим колдовством, дескать, его подняли, да кто ворожил, тот и сам напоролся. Только навьи да мертвари-то ведь и сами когда-то живую жизнь знали. А это – при своей могучей волшебной силе вовсе было бестолковое. Ни лютости в нём не было какой следует, ни радости, один умище заковыристый. Башка и та с тремя глазами: два глаза где положено, на своём месте мильгочут, а третий – зелёный такой, втрое больше нормальных двух – аккурат посередине лба, и не моргая светится. За это его иногда ещё Влобешником называли.
И городил этот самый Влобешник подлые ловушки своими погаными колдунствами. Где бывало нашопчет – там живьём и влипнешь. Ни подраться, ни ухом дёрнуть, стой да ори, деваться некуда.
Кого ни изловит это Совершенное Созданье – всё сперва допытывается: «Скажи-и-и, живёхонькая туша, в чём суть твоя, в чём смысл, для чего жизнь тебе выдана? Создали-то меня совершенно, с какой стороны ни посмотри, а смысла я не знаю! Отвечай – если мне твой смысл понравится, так я тебя отпущу и награжу по-щедрому».
А тогда ведь больше разных родов велось. Пернатые страфили да гарпии, и разные водырники хвостатые, помимо сирен.
Сильваны-козлоногие. Центуры да полканы – у тех, тоже говорят, копытца были, но только вроде конских. Да те же фейри в те годы куда как гуще жили. Разных много то угрёбище сцапало, не только что дварфов, и людей, и эльфятины.
Только ни один ответ Влобешнику не нравился. Что ему ни соври: в земле мой смысл, или в золоте бесскверном, или в полёте вольном небесном, или в любови жгучей, или хоть в малых детушках – а Влобешник только глазом своим светячим посверкает, подумает, и дальше пытает: «А докажи! А зачем? А потом-то что? Нет-нет, и земля рано или поздно иссохнет да сотрясётся, и летучие крылья нет-нет да сломятся, и например любимые холодеют и помирают, а маляшки твои в лучшем случае вырастут и тебя оставят». Как-то, говорят, эльфа одного Влобешник особенно долго допрашивал. Тот всё выкручивался разными мудрёными словами, потом уж не выдержал и орёт: «В истине смысл, в истине!» А угрёбище ему: «Ну а в истине какой смысл?» На этом эльф и срезался.
Умучив таким манером пойманных, Влобешник светячим глазом из них жизнь выпивал и с того сильнее становился. Совсем никому житья не стало в тех краях.
А мы, орки, туда редко шастали, потому что как раз в тех лесах была тогда самая большая эльфивая городуха. Противно орку в таком краю ходить, и обиды между нашим родом и ихним уже тогда было много. Как ни крепки были лучшие чароделы эльфивого двора, да и те не смогли с Совершенным Созданием управиться: оно всю их ворожбу точно так же своим глазом и выпило – не икнуло даже. Может быть, они сами Влобешника и сотворили на свою беду, этого не знаю, но откуда ж ещё взяться такой напасти!
А всё-таки одного костлявого в те тропки занесло. Чего орк там забыл – неведомо. Но вряд ли нарочно попёрся. Разве что вовсе отчаянный. Ножик носил вострый – кремнёвый, да каменный кистень на широком ремешке. Шёл-шёл – и как раз в колдунскую ловушку ввернулся: её же не видать, не слыхать и нюхом не счуять. Вылезает тогда Влобешник и давай орка допрашивать: «Для чего жизнь тебе выдана, а? В чём твой смысл, в чём суть сердцевинная?»
А орк и отвечает: «Погоди-ка, Совершенное ты лесное угрёбище! Мы, орки, народ не особо грамотный, да и словами я плохо объяснять умею. Дай-ка я тебе прямо руками покажу».
Влобешник до того орков считай и не нюхал. Разобрало его любопытство: разве можно суть сердцевинную вот так спроста руками показать? Ну, разжал он чары-то. Орчара тут и говорит: «Ну, гляди внимательно, повторять не буду!» – да ка-а-ак вломит угрёбищу лесному прямо в светячий глаз кистенём. Тут Влобешник весь и кончился. А по лесу, где поганые ловушки были нашоптаны, там огоньками вот так и пыхнуло, вроде болотных. Пыхнуло да погасло. А орк тот плюнул, кистенёк кленовым листом обтёр и дальше себе пошёл. С тех пор и нет на свете никаких совершенных созданий.
–Поразительно,– говорит Магда, дописывая карандашом в своей толстой тетрадке какие-то, видать, важные пометки.
Мелюзга тут же начинает канючить ещё сказочку, а Пенелопа как будто в глухой тупик влетела с разбегу от такого нелепого финала.
–Так, а в чём типа смысл-то был?– спрашивает она.
Вредная Хильда громко фыркает, а нэннэчи, кашлянув, загибает какой-то бред о том, что в орочьих сказаниях воля, случай и деяние всегда оказываются сильнее предопределения и готовеньких ответов.
Пенни сидит в Жабьем ещё некоторое время, терпит, пока Магранх заведёт следующую байку, и уже потом тихонечко уходит под смолкающий дождь – всё ещё с пламенеющими ушами и с недогрызенной половинкой огурца в руке.
* * *
А такое веселье было… Наконец-то вновь удалось незаметно утечь из-под надзора сестёр-хранительниц, наплаваться всласть во всю резвость. Быстро плавать не дозволяют: «Ты,– говорят что ни день,– не чешуйка безродная, понимай, кто ты есть – веди себя подобающе».
И светило золотое так ласково и красиво пронизывало утреннюю воду своими лучами, и травы донные колыхались, и так хотелось всё плыть, плыть в этих лучах, подальше от всех, и представлять, будто свободно можешь выбрать себе любую невероятную судьбу.
На дальнем острове, над омутками, живут забавные длинноте-лые звери с маленькими глазками и перепонками на лапах – выдры. Весело живут, много играют, любят болтать по-своему – стрекочут, покрикивают, тявкают. Еще ранней весной у выдр вывелись детёныши, а теперь, наверное, они совсем подросли. Здорово было бы с ними подружиться; звери едят рыбку, и может если их подкармливать, ещё молоденьких, то получится и приручить. Это в старых сказках выдра – существо глупое и легкомысленное, не может окончательно рассудить: жить ли ей в воде или на сухом дне, вот и мается весь свой век то так, то эдак. А по правде-то они вон какие хорошие, храбрые и смешные.
Только теперь возле крутого берега стоит какой-то ещё незнакомый плавучий островок, вытянутый, странный, а выдр совсем не слыхать.
Слышится всплеск.
Неподалёку от плавучего островка вдруг затанцевали в воде крупные разноцветные блёстки – вертятся, вспыхивая и сверкая, медленно опускаются. Конечно, надо всегда проявлять осторожность – случиться может всякое. Но разве может что-нибудь совсем плохое стрястись с сиреной в родной воде? Здесь, вдали от ядовитых больших поселений всякого сухого народа, от опасных их кораблей с бешено вращающимися винтами и прочих напастей? Как ни трудно было переселяться сюда с прежней воды, Старейшая Мать сказала непререкаемо: здесь будет безопасно. Не станут малые и старые хворать и умирать, задыхаясь, от подурневшей отравленной воды. Не станут юные и отчаянные девы исчезать бесследно – как ни гадай потом об их судьбе, только и выходит на вещих камешках перевёрнутый крюк, сушь да великая горесть. И эти цветные блестяшки ведь тоже могут сгодиться, скажем, на ожерелье, или украсить волосы. А если даже и случится встретить многоядного врага – так всегда наготове мешок визгу, которого никакой сухоногий не может выдержать!..
