–Зря вчера угощалась… из чего они там у себя в озере стряпают,– сердито отвечает Хильда и сплёвывает в сторону.
Ёна сватает Хильде съесть остывший уголёк из костра и напиться кипячёного чаю. Впрочем, рыбарке быстро легчает, всего через пару минут нездоровья в ней нельзя уже заподозрить.
В лагере вовсю готовятся к завтрашнему переходу, укладывают вещички. Жабий дом уже разобран на составные – последнюю ночь решили отоспать под небом, благо оно дождиком не грозит. Руби ровняет сложенные полотнища прямо босыми ногами, чтобы удобнее было скатывать, а Скабс и Кривда препираются над какими-то торбочками, что куда следует уложить.
Зелёный дом стоит ещё совсем целый, и по солнечной стороне ската разложены просыхающие штопанные одёжки, которых не было раньше утром. Пенни-Резак заглядывает внутрь. Ржавка бессовестно дрыхнет на своём месте. Ну ещё бы, всю ночь где-то шатавшись, немудрено потом всё на свете проспать. Глаза быстро привыкают к домашнему сумраку после молодого солнца. Ржавка спит крепко, укутавшись по шею, и чуть улыбается приоткрытым зубастым ртом. Сырые волосы обмотаны на макушке ниткой сиреньих бус.
* * *
Булаты являются к середине дня. У каждого полнёхонек заплечник разной добычи. Оказывается, царевичеву тачку-то они нашли довольно быстро, не без подмоги от матушки Дрызгиного внука – тот первый видал, с которой стороны когда-то выруливали воры.
Билли говорит, это настоящий полуторатонный ют, с крытым кузовом, совсем не старый, хотя и не слишком ухоженный, и что это добрая и смирная машина, которая, уж верно, сама была не рада возить подонков. Расхваливать обнаруженный ют Билли может бесконечно, сыплет словами, которые навряд ли кто из Штырь-Ковалей как следует понимает, раз уж конопатый нынче в отъезде. Красавчик Чабха свои впечатления о тачке укладывает в одно слово: «Зелёная».
–Так,– произносит Штырь, перелистывая какую-то засаленную записную книжечку из притащенного Булатами добра.– Нашли быстро? И где же вас носило?
–По старой доро-оге,– отвечает Чаб, глядя старшаку в лицо.– Никого не встретили.
–Катались,– произносит Билли со вздохом, опустив уши, но выражение у него больше мечтательное, чем виноватое.– Там уже и колеи почти заросшие… Ай, слышь, командир, ты только на Чабху не изругнись! Это я виноват. Покататься уговорил.
–Если бы вы мне сейчас начали на уши развешивать, что не катались, так я бы испугался, что ты захворал по-страшному,– фыркает Штырь.– А теперь я послушаю, что вы дальше с тачкой сотворили.
–Старая дорога впирается в поле,– объясняет Билли-Булат, показывает костлявыми руками в воздухе, как именно эта самая дорога «впирается».– То ли скотину там раньше пасли, то ли траву косили, этого даже Ваха-мелкий в точности не упомнил. Ограды и той почти не осталось, от ворот только столбики.
Тудым и загнали юта, под кусты да в ямку, ветками спрятали… Ваха своёму дядьке позвонит, в Шайн.
–Это которому дядьке? Джепельсину-беспутному? Дрызга его не жалует.
–Ему. Родня Джепельсина поругивает за то, что со двора свалил, по-людскому теперь живёт, башмаки носит на воот такенных подмётках, и бороду даже бреет – семью позорит, ха. Так и что, машине хорошей пропадать теперь, что ли, из-за его бороды! Они с друганом юта так отскипидарят, что ни одна собака ищейская не узнает, если вдруг и сунется. Номерочки там… бумажечки… всё выправят. Матушка Дрызга ещё тридцать лет потом на нём будет овощи возить и радоваться, отвечаю. Да и воры, сам говоришь, были не с этих мест… ай, командир, ну хоть кулаками меня отметель, хоть рылом об землю отвози! Не могу я такую добрую машину рушить!!
–Дурни,– тихо говорит Штырь. И добавляет: – И я не умней, что вас послал.
Из книжечки в руках Тиса падает квадратик фотографии с примятым углом, ложится наземь белой стороной кверху. Книжку старшак пихает в карман джинсов, и идёт прочь. От его негромкого слова, от его спины Пенелопе почему-то делается страшнее, чем от любого ора. Даже требуха заныла, хотя уж в чём в чём, а в этом выверте Булатов она никаким боком не участвовала.
Чаб догоняет Штыря, обнимает крепко поверх рук, что-то говорит на ухо. Штырь смотрит в сторону, молчит.
Пенни отвлекается всего на секунду – поддеть носком ботинка, перевернуть упавшую фотографию – и тут красавчик со старшаком начинают драться. Молчком, люто, не уворачиваясь от ударов, даже не расходясь для замаха. Сидевшая поблизости кошка тут же ставит шерсть дыбом, выгибает спинку дугой и бросается прочь, обшипев обоих.
–Оой…– Билли жмурится, передёргивает плечами, но с места не трогается. Прочие очевидцы следят за происходящим пристально, хотя вроде без особого беспокойства.
Всё битьё продолжается, может быть, полминутки, или того меньше. Чабха подныривает, чтоб опрокинуть Штыря, но как-то так получается, что сам красавчик летит кубарем, коротко вякнув, а старшак прижимает его к земле коленом.
–Ну вот как мне на вас сердиться,– говорит Штырь. И голос у него теперь снова звонкий – ехидный, а лицо совсем не страшное.– Одного оттрепать совестно, а двух сразу – боязно. Вырастил… на кого и утираться…
Они с Чабхой поднимаются, держась за руки, и ненадолго соприкасаются одинаково забритыми лбами.
Кажется, ничего страшного не произошло.
Пенни смотрит на фотку. Там изображена довольно красивая девушка в коротком бледно-голубом платье, и с ней рядом – ну точно, первый царевич, только причёсанный и без щетины на роже, но узнать его можно легко. Пенелопе тоскливо думать о том, что этого паршивого мертвеца кто-то на свете ждёт и любит; она подбирает фотографию и идёт бросить её на жаркие угли. У улыбающейся девушки на груди затейливые бусы из мелкого белого жемчуга; плетение кажется Пенелопе очень похожим на то, что она видела вчера на иных озёрных гостьях.
Глянцевая бумага съёживается, пузырится и чернеет, едко дымя.
Немёртвые
Нейдёт от сердца песня, которую принёс Коваль.
И в память-то не легла как следует, а от сердца не уходит.
Второй день клан идёт, будто торопясь оставить позади Мясную стоянку, и следы они теперь стараются прятать, даже кострища закрывают, подкопав, зелёным дёрном.
«На зиму поворачиваем»,– толкуют орки, и Пенни уже успела выяснить, что зимуют Штырь-Ковали обычно в нацпарке-заповеднике, в глухом и безопасном его уголке, к югу от Великих озёр. На том обширном участке, оказывается, тихонько живут себе круглый год и даже взаправду работают несколько орков, перекроенных наподобие людей, как Виктор Дрейк.
Пенни точно не знает, с чего нынче такая спешка: простая ли предосторожность из-за убитых похитителей – или принесённая Ковалем весть из города тоже имеет серьёзное значение. Костлявые беспокойны. Даже при коротком отдыхе иной раз могут поссориться и зло подраться на ровном месте. Уж на что спокойного Ёну не миновало: вчера они с Костяшкой зацепились, как следует правильно драть кору для растопки – в результате раскровянили один другому лица, а Коваль ещё и по подзатыльнику выдал, без особой жалости. Конопатый хотя и не орк, но, видать, силы накопил изрядно за своей кузнечной вознёй.
