Солнце и ветер в листве.
Неподвижные ящерки на тёмном камне – шорк – и улепетнули, попрятались, как и не было.
С малинника почти нечего грабить – обмельчавшие редкие ягоды частью усохли, частью безнадёжно перезрели. Но в паре ещё гожих ягод вкуса, кажись, на целое ведро. Ёна говорит, что не худо нащипать и листьев с малинных маковок, которые посветлей. Листья, оказывается, тоже в чай годятся.
Мелкие яблоки на дряхлых, раскорячившихся как попало деревьях. «С травы тут звери грабят, Резак, а мы и так дотянемся». Многие яблоки могут таить в себе жирного беленького червяка, и многие расклёваны птицами, а всё-таки это знатная добыча. Дух от этих яблок – аж слюна бежит и в носу щекотно, вкус – ой кислющи, а чары яблочные такие, что охота их точить да точить, покуда не лопнешь, пластать ножиком да складывать в рот, кривляясь от кислятины.
И можно совсем не помнить про заряный цвет из-под тощих рук, про комья земли и чёрное горе, которого пришлось нахлебаться тем, кто ничуть тебя не хуже.
И можно напропалую дурачиться и толкаться, потому что это не стыдно.
И даже можно визгануть по-шакальи, потому что Ёна, шальной, изловчился куснуть под шею – не больно, в шутку,– только мурахи табуном пробежали.
И можно сделать вид, что щас зарядишь Ёне пня, обмануть и самой его за плечо тяпнуть, тяпнуть и отскочить.
* * *
Когда они возвращаются после лихого «разграбления», добыв и яблок, и по паре мелких синяков впридачу, Пенелопа вдруг видит прямо посреди стойбища, под светлым небом, какое-то чудо под стать «цырковному».
Глаза межняка ясно видят незнакомого орка, а вот нюхом ничьего чужого запаха не уловить.
Голова у орка почти вся наголо забрита, кроме бурого хохольника торчком. Кожа на скальпе со свежей тоненькой царапиной, и слегонца пегая, да ещё пара пятен как бы спускаются сзади по шее и загривку. У орка точёный нос, и лёгкий, почти плясовой шаг, а одет он в ужасно знакомую серую майку из числа штырьковальских – Пенни точно знает, ведь доводилось стирать. Только со второго взгляда межняк замечает, что у незнакомца рубец через надбровье и разные глаза: жёлтый и бирюзовый.
–Липка?!
Нюх-то подтверждает: да, вроде он.
Но Липка ведь поменьше ростом? Или так казалось, потому что тот посматривал всё как-то снизу вверх. Да и ходил не так красиво, всё мелковатым шагом, и плечи чуть поджимал – теперь-то это видно, когда вон как он распрямился.
–Я решил – сегодня красавушкой буду,– объясняет орк.– Коваль-человек-старшак башку помог забрить, чтоб ему здоровья орчанского. И стекляшку серебрёную дал поглядеться. А чего? Я смотрю – и впрямь красавушка.
–Аж серденько затрепухалось,– подтверждает Ржавка.
–А ещё я пока буду не Липка, а Крыло. Это можно?– на мгновение орк превращается в почти прежнего обыкновенного Липку, будто убоявшись собственной лихости.
–Да хоть насовсем, твоя воля. Чего спрашиваешь?– усмехается Тис, и снова перед ними Крыло-красавушка.
Пенни с трудом может опомниться. Чушь ведь несусветная, такое только в кино бывает: снимет какая-нибудь дурнушка очки, волосы по плечам распустит – хлобысь – и супермодель. Глупости же, ну. Сама-то она отродясь без очков, а всё равно не очень.
А тут… вот так номер.
Ошалеть можно.
И потом, не должно ли из бывших Последних ещё долго лезть всякое непоправимое горе, кошмары там, до припадков, или тяжкая хандра?
Хотя по себе Пенни знает, что разный ужас и грёбаный стыд частенько вроде как волнами ходят: схлынуло – подступило, и снова, и опять; ну так, может, это не у неё одной так бывает?
–Э, Резак. Возьми-ка хоть яблочко прикуси. А то ворона в рот залетит,– выговаривает Ёна. И голос у чернявого с чего-то вровень тому яблочку: кислый.
–Да я обожравшись уже,– отзывается Пенни.
А, была не была. Попросить, что ли, Ржавку, да забрить по-Змееловски затылок? Сколько дней назад ещё собиралась!
Может, и серьгу вдеть.
А то и две.
Надо попробовать.
Вряд ли выйдет страшнее, чем обычно.
Заяц
Мельничной речке не живётся спокойно. Русло петляет туда-сюда, как звериный след. Берега почти везде зарастают рогозом, и наверняка дно там неприятное, илистое, покрытое осклизлыми остатками водяных растений.
Пенелопа Резак ищет себе место, чтобы искупаться. Через брошенную деревеньку и поблизь речки шла когда-то просёлочная дорога, ещё теперь её можно различить. Спустя некоторое время поисков межняк начинает сердиться и молчком ворчать на себя же.
«Королевишна тоже выискалась, блин.
Неужели неясно, что все хорошие места и есть возле стойбища! Так нет, попёрлась. Хильда-рыбарка вон не стесняется, в воду лезет с костлявыми, и ладно с костлявыми – даже при Ковале, и ничего. Если кто от Хильдиных телес и стесняется малёх, так это, наверное, сам Коваль, да и тот вроде виду не подаёт – не краснеет по своему обыкновению, а только смотрит в сторону, и всё.
Мелкую Руби, ту вообще из воды не выгонишь, пока аж фиолетовая не сделается – плёхается в затоне с близнятами старшаковыми, и плавают все трои, как выдры, хотя визг иногда подымают совсем поросячий. Штырь-Ковали привычные. И к разной там наготе, а к шрамам и следам увечий так и тем более. Пялиться-то небось не будут.
Ну да, это они друг ко дружке привыкли, а не ко мне, нескладёхе.
Нет, неохота показываться вовсе без порток. А в труханах в воду лезть тут совсем не принято.
Да и не только в этом дело.
Приятно же во всей этой кочевой жизни выискать местечко как бы только для себя».
В кармане у Пенни лежит одинокий носок с подарками Нима. На эту красоту можно долго любоваться, когда точно знаешь, что на тебя не смотрят.
Когда Пенни уже готова плюнуть и пойти обратно, дорога заворачивает прямо к речке. Межняк догадывается, что в этом месте брод: густой чернотал на противоположном берегу ещё не сплошь зарастил промежуток – верно, там продолжается дорога…
Прямо в углублении колеи перед Пенни лежит заяц. Живой русачище с остекленелым взглядом вытаращенных глаз, лежит себе на поджатых ногах, и его можно хорошенько чуять и видеть! Пенелопа едва не спотыкается от неожиданности и замирает, оторопев.
Прежде Пенелопе не доводилось встречать настоящего зайца так близко, хотя костлявые, кто ловчее с пращом, изредка притаскивали убитых при охоте. Впрочем, и тех Пенни особо не рассматривала.
Эта тварюга ничуточки не похожа на какого-нибудь милого пушистика с почтовой открытки. По длинной морде там и сям отметины: старые лысые рубцы. Штырь величает заек скакунами, словно коней, а сивый Морган Череп однажды рассказывал, будто изловить зайца живьём, руками, способен только очень, очень ловкий и быстрый орк – со всех сторон молодец. А ну-ка…
