Я чувствую себя все более тусклой и невзрачной, когда знакомлюсь с моими новыми коллегами по работе. Все они ужасно уверенные в себе, красивые и холеные. Их черные одеяния здесь и сейчас вполне уместны. Все они приветствуют меня с легким вежливым удивлением. Как будто, глядя на мое платье-винтаж и дешевые аксессуары, они приходят к выводу, что мне здесь не место.
Я бы хотела не обращать на это внимания, но у меня не получается.
Мне вспоминается один из дней, когда я видела свою мать незадолго до разлуки. Она тогда уже «снимала квартиру» в Нью-Йорке (как позже выяснилось, это было неправдой), однако уик-энды она всегда проводила дома с семьей.
Мне было шестнадцать, и я хотела, чтобы Эва помогла мне закончить кофточку, над которой я тогда трудилась. Хотелось пойти в ней в тот вечер на вечеринку — мне необходимо было произвести впечатление на парня, которым я тогда была страстно увлечена, Уилла Кроссмана (насмешливого, черноволосого, курящего марихуану кумира старшеклассниц Уилла Кроссмана), — по крайней мере я об этом мечтала. В действительности мне было страшно даже просто заговорить с ним. Ведь я была слишком застенчивой, чтобы произвести впечатление хоть на кого-то. Эва пришла домой позже обычного. Я разозлилась, когда ей позвонил друг, настаивавший, чтобы она вернулась в центр города и пришла на вечеринку, где будут важные в модных кругах люди. И возмущению моему не было предела, когда она согласилась туда пойти.
Я ходила за ней хвостом по всему дому, скуля, что она подводит меня и унижает своего мужа: «Разве ты не думаешь о том, что ему хотелось бы провести уик-энд вместе с тобой?»
Она же машинально одевалась и приводила в порядок прическу и маникюр, хотя выглядела осунувшейся и уставшей. Эва страдала одышкой, которая, как она утверждала, была вызвана стрессом от работы. Я упрекала ее за то, что она слишком заботится о своем внешнем виде. Мама тогда с горечью сказала мне, что я понятия не имею о том, как нелегко соответствовать высшему обществу, если ты не был рожден в мире денег.
Я всегда вспоминаю эти слова, и не потому что сказанное ею было очень уж мудрым (я думала, это было глупо!), а потому что это было совершенно нехарактерно для нее — говорить со мной так резко. Теперь только понимаю, что она тогда чувствовала. Попытка стать одной из этих «аппетитных» девушек «Тэсти» может стоить человеку слишком многого.
Я тащусь позади Алексы, прочь от отделов фотографии и моды, минуя отделы «Исследования и реклама», «Культура», сворачивая за угол, и дальше мимо отдела красоты и каморки секретаря-ассистента этого отдела. Вот и ее темный офис. Лиллиан через три двери отсюда, что слишком близко для того, чтобы чувствовать себя комфортно. К тому же здесь холодно, как в мясном холодильнике, и, как у всех остальных, белые полотняные шторы у Алексы плотно задернуты, несмотря на то, что вид отсюда должен быть потрясающим.
Мой новый босс включает лампу, щелкает пальцами и указывает мне на стул напротив ее пустого письменного стола. Подушка на ее стуле из шелка-сырца персиково-розового цвета. Вместо люминесцентного светильника здесь золотисто-персиковая люстра с миллионом крохотных отражателей. Я нервно усаживаюсь на стул для гостей (без подушки). На стене постер в рамке — реклама журнала со слоганом: «Чем больше вы покупаете, тем вы привлекательнее». Рядом с компьютером прозрачная пластиковая чашка с соломинкой — такая же, как и на столах некоторых других руководящих сотрудников. Она наполнена темно-красной жидкостью. Алекса хватает чашку и жадно пьет.
Если все употребляющие этот напиток остаются такими стройными, может быть, и мне стоит попробовать?
— Здесь есть где-то поблизости «Джамба джус»?
[6]
— наивно спрашиваю я.
— Это свекольный сок, — несколько смущаясь и, как мне кажется, невпопад отвечает она.
Соломинка скребет по дну опустевшей чашки. Алекса облизывает губы, вынимает соломинку из чашки и вытряхивает последние несколько капель на далеко высунутый язык. Тот, кто имеет столь респектабельный внешний вид, мог бы демонстрировать манеры и получше.
Откровенно говоря, с этого момента меня не радует перспектива работать под ее руководством.
А затем, даже не дав мне возможности спросить у начальницы, в чем же состоят мои обязанности, меня буквально выгоняет из кабинета ее помощница Аннабел — услужливая, с широко распахнутыми глазами девушка, также присутствовавшая на совещании (как и все работающие здесь, она на удивление красива — холеный, аристократический типаж).
— Ты должна понимать, что удостоилась чести работать здесь, — говорит она, делая ударение на «ты». — Я покажу тебе, где сидят стажеры. И если у тебя есть вопросы, прибереги их до следующей недели. Я готовлю сейчас информацию для таких, как ты, новых сотрудниц — двести страниц уже готовы. — Она смотрит на меня так свирепо, будто я корень зла и именно из-за меня на нее свалилась такая неблагодарная работа.
Двумя дверями дальше от того места, где сидит Аннабел в закутке, отгороженном не доходящей до потолка стеной, рядом с кабинетом Алексы, находится маленькая комнатка без окон, заполненная от пола до потолка рядами ящиков с картотекой. Какая-то жалкая каморка, подумала я, когда мы проходили мимо нее в первый раз. Теперь Аннабел стучит в открытую дверь. Увидев, кто это, две обитательницы комнатенки нервно вскакивают.
Должно быть, это тоже стажеры.
— Это ДФФ? — спрашивает высокая девушка с нулевым размером груди и превосходными мягкими коричневыми волосами.
Они слегка растрепаны, но такого эффекта можно достичь, лишь посетив дорогого стилиста. Непонятную мне аббревиатуру она произносит с сильным южным акцентом.
На Аннабел жемчужно-серый кашемировый кардиган с коротким рукавом поверх платья с запахом — вероятно, от Дианы фон Фюрстенберг.
— Это платье напоминает семидесятые, а свитер выглядит супераристократически, — лебезит другая девица, с черными волосами и в жемчугах.
— Выгляжу казенно? — переспрашивает Аннабел.
Мои коллеги-стажеры торопятся уверить ее, что они имели в виду не «казенно», а «по-деловому», то есть оригинально и в то же время классически.
— Не знаю, — говорит Аннабел. — Может, мне следует вернуться к однотонной одежде? — Она начинает нервно щелкать ручкой.
Брюнетка вскакивает, пытаясь спасти ситуацию.
— Что нам сейчас делать, Аннабел? Чем тебе помочь?
Аннабел с минуту раздумывает и важно изрекает:
— Прямо сейчас ничего. Мне необходимо вернуться к работе. Алекса рассчитывает на меня.
Обо мне она, судя по всему, совершенно забыла.
— Кхм, — кашляю я. — Итак, я полагаю, это мое рабочее место? — Я указываю на пустой стол.
Аннабел презрительно встряхивает волосами — длиной до плеч, очень светлыми — и, не говоря ни слова, уходит.
