Высокая, плечистая, лицо такое, словно его высекали изкамня, нонедоделали. Тоесть милиционера вСнежане было процентов восемьдесят, итолько двадцать— девушки. Десять справа, десять слева. Размер, наверное, пятый.
Коллеги отца мое дело вести немогли, тут должен работать специалист помалолеткам. Женщина меня опросила, осмотрела шишку наголове, которая уже изрядно стухла. Снующие покоридору дети присмирели, увидев человека вформе. Яподумал-подумал иназвал имена. Пусть отморозки грохочут далеко инадолго.
Авот после трех яуслышал многоголосое:
—Пашка! Мартынов Пашка! Покажись!
Голоса доносились сулицы, но— как будто изтуалета, где было распахнуто окно.
Яюркнул втуалет, напоминающий тюремный, сбелой советской плиткой идырками вполу вместо унитазов, ивыглянул изокна, под которым стояли Илюха, Димоны иНаташка сБорей. Сазу после школы ребята решили меня навестить, приятно, черт возьми! Братец, надо полагать, прогуливал— онучился вовторую смену.
—Привет, парни! Исестра, тебе особый привет.
Наташка, хоть была вштанах, присела вреверансе. Интересно, стала быона навещать вбольнице того Павлика, каким онбыл раньше? Разве что из-под палки. Нас неучили быть дружными, скорее наоборот, мыконкурировали друг сдругом, чтобы урвать хоть молекулу родительского тепла.
—Спасибо, что пришли,— крикнул я.
—Тыкак вообще?— прогудел Чабанов.
—Вобщем нормально. Голова уже неболит, только слабость слегка. Можно домой, ноодного неотпускают.
Минаев показал «класс», все повторили его жест.
—Так это…— Чабанов пальцами изобразил бегущего человечка.
Аяпожал плечами. Может, иправда прямо сейчас исбежать? Что сподростка взять, онпоумолчанию наскипидаренный, илюбой косяк списывается напереходный возраст. Тем более вдевяностые, когда всем навсе плевать. Всамом деле, чего пролежни належивать, когда явнорме?
Ясгонял напост, выпросил тетрадный лист скарандашом, написал: «Наташа, постучись ипопроси передать мне домашнее задание. Вместе исмоемся». Сложил лист самолетиком изапулил его изокна туалета. Писающий мальчик лет десяти наблюдал замной, разинув рот.
Безумие? Слегка. Имея авантюрную жилку, явсе равно жизнь прожил пошаблону. Муштра, муштра иеще раз муштра. Мне четырнадцать— ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, мать его!— лет, самое время для легкого безумия.
Если ужпроживать жизнь заново, так по-другому. Никакой муштры, только свобода, ифундамент уже заложен! Мой самолетик взмыл вверх, потом клюнул носом ипоспирали пошел наснижение, астайка подростков побежала заним, соревнуясь, кто его поймает.
Поймал Борис и, улюлюкая, носился— отберите, мол. Отобрали затри секунды. Илюха прочитал послание, передал Наташке, она закивала ипобежала ковходу вбольницу. Через минуту раздался стук вдверь. Язатаился втуалете, который был прямо увыхода, дождался, когда медсестра откроет дверь ипереступит порог, оттолкнул ееирванул насвободу кНаташке.
Вдвоем мыпод крики, взывающие кблагоразумию, сбежали полестнице, ивот тут-то доменя идошло, что япогорячился. Бросило впот, зашлось сердце, голова закружилась. Если быврачи помчались следом, схватили бы. Новсем иправда было плевать, что ребенок самовольно покинул больницу.
Багословенные девяностые, так ихиразэдак! Всего тридцать лет прошло, амногие вещи уже кажутся дикостью.
—Стой!— крикнул ясестре.— Хреново мне.
Япоплелся заНаташкой, хватая ртом воздух. Спросил шепотом, пока мынепоравнялись состальными:
—Что там отец? Мать небил?
—Давроде нет, орал только так, что Борька чуть ссаться неначал.
—Что сразу Борька?— услышал ивозмутился брат.
Ребята обступили меня, стали расспрашивать, как что было. Ярассказал про вероломное нападение Зямы сРусей, ипро ментовку рассказал, ипро то, что гопников, скорее всего, теперь закроют.
—Если нет, мытебе поможем,— прогудел Чабанов.— Достали! Они— толпой, имы— толпой.
Онсам незаметил, как стал транслировать мою идею.
—Аеще знаешь что?— сказал Илюха.— Помнишь, тыприказал тупой нашей Желтковой стих выучить? Так вот случилось чудо! Она выучила, ирассказала, правда, одну строчку забыла, ноВерочка нарадостях сделала вид, что незаметила. Сколько помню, ниразу Желткова ничего неучила идэзэ неделала.
Верочкой мыласково называли Веру Ивановну, учительницу русского илитературы.
—Стопудово влюбилась втебя,— подтвердил Чабанов.
—Да.— Минаев был, как обычно, многословен.
—После всего этого мне придется наней жениться,— развел руками я.
Все грянули смехом. Когда они отсмеялись, яобратился кИлюхе:
—Илья, можно язавтра нарассвете заскочу ктебе заудочкой? Вместо уроков порыбачу, заработаю немного, атоотец меня вквартиранты записал иотлучил отхолодильника.
—Тоесть завтра тынепойдешь вшколу?— удивился Чабанов.
—Янабольничном… Выжменя несдадите?
—Как это отлучил?— вдруг заговорил Минаев.
Яобъяснил. Наташка принялась материться, смолкла, поймав осуждающие взгляды парней.
—Тебе неидет,— несдержался Илюха.
—Усопливых неспрашивали,— обиделась сестра, которая была старше нас надва года.
—Так что судочкой?— напомнил я.— Только родителям неговорите, что явам рассказал про своего отца.
—Приходи вполвосьмого, дам удочку идва запасных самодура,— пообещал Илюха.
—Апотом, вдва часа или три, взависимости оттого, как пойдет, я— ктебе, ибудем делать уроки.
Больница находилась вгороде, ехать вНиколаеву было где-то полчаса. Только мыпришли наостановку, как приехал полупустой автобус, мыоккупировали заднюю площадку, как иподобает нормальным, анезабитым подросткам.
Отконтролерши спередней площадки назаднюю рванула стая зайцев: три мальчишки иодин алкаш. Язанял сиденье, потому что оттряски болела голова, раздал своим склеенные билеты.
—Спасибо, уменя проездной,— прогудел Минаев, онжил втой части поселка, что иЛялины, идошколы идти было далеко— без проездного ему никак.
Рядом устроился Чабанов. Поглядывал онвопросительно, ерзал, словно чего-то отменя хотел. Будто было уменя что-то, позарез ему необходимое. Только когда въехали впоселок, оннабрался смелости ивыдал:
—Тут это… Илья рассказал, что тыего учишь круто драться. Анас научишь?
Сарафанное радио начало свою работу, эффект появился раньше, чем яожидал. Хорошо.
—Как только голову подлечу, так исразу,— пообещал я.
—Так, янепоняла,— уперла руки вбоки Наташка,— апочему яобо всем узнаю последней?
—Ия,— поддакнул Борька.
Илья потрепал его поголове ивспомнил анекдот про прапорщика:
—Рисуй-рисуй, ха-ха, Моцарт!
