Яостановился исерьезно сказал:
—Борис, кто-то должен поддерживать маму. Представляешь, как ейбудет сложно, если итыуйдешь?
Онпоник. Яего успокоил:
—Если отец свалит, мывернемся, ивсе будет хорошо. Обещаю.
—Проваливал быуже,— проворчал брат ивсе равно пошел снами.— Носбабушкой-то можно познакомиться?
—Туда ехать два часа,— попытался его напугать я.
Оннеотстал, топал рядом изагибал пальцы.
—Сейчас одиннадцать. Плюс два— час дня. Два часа убабушки— три дня. Два часа надорогу назад— пять. Гулять мне можно досеми. Четыре часа набабушку! Явсе успею!
—Дапусть съездит,— поддержал Борю Илья.— Ивещи дотащить поможет. Эх, скорее бытывернулся! Без тебя тоска смертная.
—Все будет так, как должно быть,— успокоил его я.— Адолжно быть хорошо. Нет— отлично. Только потрудиться надо.
Мынемного постояли наостановке, наблюдая, как мелкие девчонки под фонарем, воровато озираясь, ковыряются вземле— закапывают секретики. Борька сделал стойку, как ворона, которая вознамерилась украсть орех убелки итеперь запоминает, где унее схрон.
Ничего там особенного нет: стекляшка, под ней всякая ерунда— лепестки цветов, бусины изаписки, аказалось— клад нашел! Странная вдетстве система ценностей. Помню, лазая насвалке бытовых отходов, янашел кусок синего расплавленного стекла спузырьками воздуха итравинками, застывшими внутри. Так онбыл мне дороже, чем коллекция календариков, которые все тогда собирали. Дороже булочки смаком!
Наконец вдалеке показалась оранжевая морда нашего автобуса, и, помахав мне, Илюха побежал домой.
Судьба будто щадила Борю, ивВасильевку мыдобрались зачас. Выгрузили вещи наостановке иповолокли кбабушке. Борю таким взбудораженным яредко когда видел. Будто ему предстояла встреча сдедом Морозом, который должен был подарить мопед. Если бынепоклажа, онносился бывокруг.
Авот возле забора бабушкиного дома онэнтузиазм подрастерял. Опустил вещи напол, покосился наменя.
—Небоись, все пучком!— Ятолкнул калитку иуслышал голоса, доносящиеся излетней кухни.
—Ради детей— это когда всемье обстановка здоровая!— Бабушка будто быкого-то отчитывала тоном строгой школьной учительницы.
Ейвозразили слабым шепотом.
—Данеужели? Ипоэтому твои дети ушли издома инехотят возвращаться даже под страхом расстрела?
Иснова шепот.
—Какая семья, Оля, проснись! Все село знает, что онбегает клюбовнице! Дети твои знают. Это несемья, это… это уродство! Стыдоба, анесемья.
Мама здесь? МысБорисом переглянулись, брат потух ипринялся грызть ногти. Язатащил вещи водвор, брата отвел вдом, где Наташка смотрела телевизор. Отек сеелица спал, глаз открылся, нооно стало фиолетовым.
—Головастик⁈— воскликнула она, вскакивая сдивана.— Тыкак здесь?
—Янеголовастик,— огрызнулся Борис иответил сдостоинством:— Сбабушкой знакомиться пришел.
—Там мать приехала,— сказал я— о, как Наташка напряглась, прищурилась, будто кошка перед прыжком.— Побудьте пока здесь, схожу разведаю, что там икак.
Идти сомной никто неизъявил желания.
Перед тем, как войти влетнюю кухню, хоть дверь была распахнута, япроговорил: «Тук-тук»,— ипереступил порог.
Мама, сидевшая спиной ковходу, развернулась.
—Привет, ма,— сказал я, достал из-под стола табурет иуселся между нею ибабушкой.
Лицо унее было отекшее, красное, нос раздулся, веки набрякли. Бабушка жевыглядела невозмутимой.
—Паша, сколько раз говорить, когда взрослые разговаривают— нелезь!— Голос мамы окреп, онедавних слезах говорило лишь легкое дребезжание.
Явздохнул.
—Выжеобо мне разговариваете? Решаете, хочу лиякушать или замерз, так?
—Пусть остается,— припечатала бабушка,— иНаташу ябыпригласила.
Мама побледнела, ятоже считал, что ненадо Наташе, обиженному подростку, участвовать вовзрослом разговоре. Яобратился кматери:
—Ма, чего тыхочешь? Вот яздесь, говори.
—Хочу, чтобы выпоехали домой! Дети должны жить сродителями,— сказала она как пописаному.
—Мамуля, попытайся меня услышать. Представь, что стобой неродной сын разговаривает, анезнакомый взрослый, хорошо?— Она нехотя кивнула.— Это тыделаешь ради нашего блага, да?
Она снова кивнула.
—Ачто есть благо для человека?
Вопрос поставил еевтупик, она растерянно заморгала ипосмотрела набабушку впоисках поддержки. Бабушка жерастянула губы вхищной улыбке. Н-да, если отец умен иизворотлив, томама— нет, совсем нет. Или она просто разучилась мыслить самостоятельно?
—Как, по-твоему, правильно ихорошо?— перефразировал явопрос.— Недля нас, для людей впринципе.
Вместо ответа она закрыла лицо руками иразревелась. При отце мама так неделала: знала, что сочувствия недождется. Ичто происходит: манипуляция или нервный срыв беспомощного человека? Мысбабушкой молчали, ждали, чем закончится. Закончилось тем, что она отвела руки отлица. Ясно: манипуляция.
Итут японял, что передо мной невзрослая женщина, анапуганный ребенок. Ейперевалило затридцать, ноона невыросла инеумеет брать ответственность, старается еепереложить надругих. Вот только одного непонимает: никто нестанет решать веепользу.
—Мамуля,— япогладил еепоруке,— хорошо— это когда гармония, правда?— Кивок.— Когда тебе хорошо ихочется улыбаться, так?
—Так.
—Акогда тыприходишь домой ибоишься вздохнуть, потому что незнаешь, когда прилетит поголове— это плохо. Когда тыготов мокнуть под дождем, лишь бынеидти домой— тоже плохо. Когда знаешь, что уотца есть любовница, аонприходит только для того, чтобы выплеснуть злость. Когда ты— талантливый художник, атебя ломают через коленку ипытаются сделать ментом. Может либыть счастливым сломанный человек?
—Рисунки его непрокормят!— нашла аргумент она изаговорила словами отца:— Как онбудет жить? Это непрофессия!
Сытенький, втепле— слышали, знаем. Сиди тихо, неговори, когда неспрашивают— тогда авось незаметят инесожрут.
—Девяностые закончатся, мама, как настал конец НЭПу. То, что сейчас,— это ненавсегда. Мынеулыбаемся, мама, мывсе время боимся. Поэтому уБори хронический гастрит. Поэтому Наташка сбегает издома. Там невыносимо, мынесчастны. Разве тыэтого нам желаешь?
—Яхочу, чтобы выустроились вжизни.— Авот теперь это ееслова.— Японимаю, что несмогу оплатить вам учебу вхорошем институте, поэтому готовлю кпоступлению туда, куда вас точно возьмут.
—Ивсю жизнь посвятим тому, что нам ненравится? Это называется— персональный ад. Новернемся кглавной причине. Мынесчастны сотцом. Имывсе: Наташа, яиБоря нехотим сним жить. Если заставить нас силой, мыбудем искать отдушину вкомпаниях, инефакт, что хороших. Чем такое заканчивается, тызнаешь. Получается, что неради детей, правда?
