Боря подошел ктумбе, провел пальцем попрямоугольнику пыли, над которым стоял телек, губы его задрожали.
—Как жемытеперь…
—Черно-белый посмотрим,— утешил его я.— Осенью новый купим, еще круче. Ивидик.
—Зачто мыихкупим?— проскулил Борька.— Телек старый поломан же! Асегодня должны «Терминатора» показывать!
Онуселся посреди разгрома свидом единственного выжившего бойца, скорбящего над павшими.
—Только вот ныть ненадо. Старый телек япочиню. Денег заработаю,— попытался его утешить я.— Косени так точно.
—Как⁈ Гонишь ведь…
—Вот посмотришь.
Он, конечно, неповерил. Даиянаего месте нестал быобнадеживаться. Нуничего, снег сойдет, станет видно, кто где нагадил!
Стоп! Так выходит, деньги, что мынановый телек копили, онтоже забрал? Жаль, незнаю, где они хранились, ипроверить немогу.
Ладно, возвращаемся кнасущному. Якак сейчас помнил, что впрошлой жизни, когда сгорела лампа в«Янтаре», показывали «Ниндзя-черепах». Нам очень хотелось посмотреть, иявзялся отремонтировать «Рекорд». Там всего-навсего разболталось гнездо антенны иотошли провода, имне удалось все припаять. Иэто впятнадцать-то лет! Сейчас иподавно справлюсь. Но— позже. Сейчас— позвонить матери. Потом— попытаться вернуть еенаработу.
Япулей слетел полестнице, добежал тотелефонной будки наостановке, позвонил бабушке ивсе рассказал. Попросил взять напервое время посуду иеду. Когда вернулся, Борис так исидел наполу, рассматривая вкладыши.
—Точно починишь?— спросил онобреченно.— Асможешь?
—Сто пудов! Вот только сбегаю кое-куда.
—Куда? Ячто, тут буду один?— возмутился он.
—Мама сНаташей скоро приедут. Атыпока вещи свои прибери.
—Так куда ты?
—Накудыкины горы воровать помидоры. Нельзя говорить, атонеполучится.
Яснял жилет инадел самую выцветшую, самую замызганную олимпийку. Осмотрел себя взеркало исделал скорбное лицо. Когда завзрослого просит ребенок, это особенно подчеркивает трагизм ситуации.
—Ну, ладно… Ателек?— завел свою шарманку Боря.
—Потом. Вернусь через час-полтора.
Поликлиника, где работала мама, находилась напротив школы иочень напоминала модернизированную конюшню. Заходишь туда, исразу одолевают мыли отщете всего сущего. Организм же, шокированный обстановкой, включает скрытые резервы ибыстренько излечивается, лишь быснова сюда непопасть.
Япланировал поговорить сглавврачом, Людмилой Федоровной Жунько попрозвищу Жопа или просто Жо, причем прозвище ейподходило повсем фронтам. Во-первых, эта женщина напоминала диплодока вминиатюре: голова натонкой шейке, медленно перетекающая вогромный всесторонне круглый зад. Во-вторых, быть под ееначалом— это полная Жо.
Пользуясь властью исвязями, чтобы получать солидную премию заэкономию бюджета, она заставляла писать медсестер исанитарок заявления вотпуск засвой счет, распределяя нагрузку между оставшимися сотрудниками. Это меня впрошлой жизни дико бесило, досих пор помню. При том еемногочисленные родственники продолжали работать надве или три ставки.
Вначале двухтысячных еесудили замертвые души, деньги закоторых она получала. Витоге Жопродала квартиру, отделалась условным сроком исумела сохранить место. Правда, людей так сильно больше неущемляла, иродственников вколлективе поубавилось.
Вобщем, мать страдала непотому, что были проблемы сзарплатой, аотжадности отдельно взятой Жо. Азначит, можно попытаться разжалобить Людмилу Федоровну ипопросить вызвать маму наработу. Тем более все знали отом, что батя, гад такой, бегает насторону.
Изобразив налице всю скорбь еврейского народа, япостучал вдверь главврача. Изкабинета донеслось громкое «да».
Вотличие откабинета Дрэка, тут было роскошно. Современная деревянная мебель, огромный лакированный стол, стул-трон, инафоне этого великолепия— маленькая коротко стриженная женская голова. Главврач сидела, иничто ненамекало наеегабариты.
—Здравствуйте, Людмила Федоровна,— прошелестел яиподошел кстолу.
—Мальчик, тыоткуда взялся?— спросила она спретензией.— Унас взрослая поликлиника.
—Меня зовут Павел Мартынов, мама увас работает.
—Ичто?— смоляные брови Жополезли налоб, как две мохнатые гусеницы.
Ясделал вид, что очень стесняюсь исобираюсь заплакать, она смягчилась.
—Что случилось?
—Извините, я… Ябольше незнаю, ккому обратиться.— Блин, актер яникудышный, сейчас быслезу пустить!— Только выможете помочь. Родители разводятся. Отец вынес все изквартиры, иденьги, что мысобирали нам наодежду кшколе. Даже сахар забрал! Нам теперь есть нечего. Японимаю, как вам будет сложно это сделать,— ясложил руки нагруди,— пожалуйста, возьмите маму обратно наработу!
Недовольство наеелице сменилось озадаченностью. Одинокая женщина, анасколько язнал, Жобыла вразводе, наверняка считает, что все мужики— козлы, идолжна проявить солидарность.
—Апочему она сама непришла?— просила Жоуже мягче, иявнутренним взором чуть линеувидел, как сквозь коросту жадности веедуше пробиваются ростки человечности.
Нужно подпитать их, пробудив сострадание.
—Она… Неможет. Это вчера случилось, сней бабушка. Ейочень нужно наработу, иначе…— япокачал головой ипротяжно вздохнул,— незнаю.
Яуставился ейвглаза, иона отвела взгляд. Почесала ручкой щеку ипроговорила, глядя нашкаф:
—Посмотрю, что можно сделать. Ничего необещаю… Это ведь неотменя зависит! Бюджет нам урезали.
Ага, урезали— выгрызли дыру зубки, которые наели такую жо.
—Теперь я— старший мужчина всемье,— продолжил я,— вмоих силах только так оней позаботиться.
Ухтыжешкин кот, буду воВГИК поступать— она растрогалась! Наверное, ейбезумно захотелось иметь такого сына— который маленький, нозаботится.
—Япостараюсь,— сказала она дрогнувшим голосом.
—Спасибо!— просиял я.— Огромное вам человеческое спасибо! Яверю, увас получится! Очень навас рассчитываю! Досвидания.
Когда вышел изеекабинета, захотелось почесаться. Липкое противное ощущение осталось, все-таки ментально мне нечетырнадцать, противно так вот сопли разводить. Ладно, представлю, что играю вспектакле иуспешно прошел отбор. Будь мне шестнадцать, уже несработало бы, атак— ребенок просит замаму… Новсе равно хотелось сплюнуть.
Павел Романович, привыкай! Эту карту придется часто разыгрывать, если хочешь добиться успеха. Будем надеяться, что человечность вней победит жадность.
Так, сосновной задачей справился, теперь— чинить телек. Желательно, чтобы кприезду мамы онуже работал, атокак жеони без телевизора? Мне-то все равно, двадцать лет жил иеще тридцать два года проживу, адетвора затоскует.
Уподъезда бабка Тонька щелкала семечки вгордом одиночестве. Ясней поздоровался, она подалась вперед изаголосила:
