Старик посылает мне воздушный поцелуй, поднимает стакан, пьет. В ответ я поднимаю свой. Но старик не подходит, так что я заказываю еще. Я делаю длинный глоток, стираю с серого шелка каплю абсента. Каменщик ушел домой.
Антуанетта
В одном кабаке у дверей курит парень, а второй отсылает меня кивком. В другом проститутка расправляет и без того ровно натянутый чулок.
—Ты не видела девушку?— спрашиваю я.— В хорошем шелковом платье, сером, с порванным воротом?
Я вижу людей в шляпах и без, иногда в цилиндрах. Начищенные ботинки и накрахмаленные воротнички. Стоптанные туфли и мятые воротники. И везде дым, домино, газеты, стаканы. И нигде нет Мари.
Мари
Я кладу обе руки на мраморный стол, за которым сидит старик. Кладу, чтобы не упасть. Наклоняюсь к нему и чувствую вонь гнилых зубов.
—Привет, дорогуша.
Он оглядывает меня:
—Шестнадцать есть?
—Конечно,— вру я.
—Не хочу проблем.
—Мари Первая.— Я сажусь рядом, но он не называет своего имени.
Он отпивает битера, потирает ладонью бедро.
—А с твоим платьем что случилось?
—Воротник был очень тугой, душил.
—Еще будешь?
—Спасибо,— я протягиваю свой стакан.
Антуанетта
Я приоткрываю дверь танцевального класса. За спиной мадам Доминик я не вижу Мари, только Шарлотту. Я припоминаю, что по средам она занимается вместе с девочками постарше. Она скользит носком одной ноги по второй, вытягивает эту ногу перед собой. Девлоппе. Такое же высокое, как у всех остальных, хотя у станка она кажется совсем крошкой. Она отводит поднятую ногу в сторону, раскрывает руку, поворачивает голову. Замечает меня и тут же бежит ко мне, обнимает, вышибая воздух из груди, кричит:
—Я знала, что ты придешь!
Мадам Доминик бьет в пол тростью.
—Шарлотта!
—Сегодня,— не обращая на нее внимания, говорит мне малышка. Не отпускает мою руку, делая шаг в сторону.— Сегодня мой дебют. «Дань Заморы», первый акт.
И тут же мрачнеет:
—Я не знаю, где Мари. Найди Мари.
Мадам Доминик поднимает палец, привлекая мое внимание. Просит скрипача замедлить темп, девочкам велит начинать с левой ноги. Выходит со мной в коридор, прикрыв за собой дверь.
—Где твоя сестра?
—Я думала, она здесь.
—Мари пропустила занятие вчера и сегодня тоже не явилась.
—Может быть, придет вечером? Она ведь танцует сегодня?
—Передай ей, чтобы не утруждала себя,— она открывает дверь и бросает через плечо: — У Бланш хватило ума выучить партию.
Мари
—Ты так прямо держишься,— говорит старик.
Я немного расслабляюсь;
—Я балерина.
Но это неправда. Больше нет. Я пропустила занятие у мадам Доминик вчера и сегодня. Даже если сегодня я сумею пройти мимо бдительного взгляда консьержки, а потом и костюмерши. У меня нет ни шанса.
Я смогу держать арабеск, с которого начинается танец рабынь, на четыре медленных счета.
—Непохожа,— говорит он, постукивая по столу желтыми пальцами.
Но я не слышу его. Я радом с Шарлоттой. Я вижу, как она пудрит нос рисовой пудрой, втирает грим в щеки, наносит помаду на губы, трогает подкову на маленьком столике у комнаты консьержки. В кулисах она размазывает по рукам белила, натирает туфли канифолью. «Где же Мари?» — думает она. Выглядывает меня. Может быть, я с другой стороны? Да, в этом все дело. А Антуанетта где? Она на балконе, наклонилась к самым перилам. Только в это и может поверить Шарлотта.
Я вскакиваю со стула. Достаточно быстро, чтобы уклониться от руки старика.
Антуанетта
Мы с Мари сидели в зале для посетителей в Сен-Лазар, разделенные железной решеткой.
—На твоих руках кровь невинного,— сказала я, и эти слова просочились через решетку. Я хотела довести ее до отчаяния и сделала это. Я бросила эти слова ей в лицо.
Мари
Месье Дега стоит под одной из арок, наблюдая за проходящей мимо публикой. Людей очень много. И все же я привлекаю его блуждающий взгляд. Я вижу, что он замечает мою усталость, мой неверный шаг, порванный шелк. Я вижу, что он все понимает. Я спотыкаюсь, но беру себя в руки. Надеюсь, что, даже когда он потерял меня из виду, когда я уже подошла к заднему входу, затерялась в лабиринте коридоров, ведущих на балконы, надеюсь, что он так и стоял, поглаживая бороду, вспоминая тело и душу маленькой танцовщицы четырнадцати лет.
Антуанетта
Я сижу в первом ряду балкона четвертого яруса. Встаю. Сажусь обратно. Я не смогу сказать Шарлотте, что пропустила ее дебют. Я разглядываю оркестровую яму, надеясь увидеть дирижера, поднятый смычок, любой знак того, что занавес скоро поднимется.
Ко мне вдруг наклоняется женщина с бархатной ленточкой на жирной шее.
—Вы, кажется, обронили свои цветы.— Она протягивает мне брошку с двумя желтыми розами.— Наверное, застежка расстегнулась.
Я смотрю на красивую брошку, думая, что она может стоить пару су, но отвожу руку.
—Это не мое.
Осталась всего одна ложь.
Мари
Антуанетта сидит в первом ряду. На ней сиреневое шелковое платье, и она то теребит ткань юбки, то перебирает ногами. Нервная, как белка. Но даже в этом платье она не кажется такой же чистенькой, какой вышла из дома мадам Броссар. Она как будто долго бежала, как будто бежала все свои девятнадцать лет.
—Антуанетта,— тихонько зову я.
Если захочет, она может притвориться, что не слышит. Но она сразу поворачивается ко мне, и глаза ее вспыхивают, как будто кто-то подул на затянутые пеплом угли. Она протискивается мимо двух дам, сидящих между нами.
—Может быть, вы извинитесь?— говорит одна, с клочковатым меховым боа на плечах.
Антуанетта не огрызается: «Может быть, вы уберетесь с дороги?» Нет, она кладет руку на плечо даме и слегка его пожимает. А потом сжимает ладонями мне щеки и смотрит на меня как львица, защищающая своих котят.
Антуанетта
Когда Мари успела так постареть? Когда у нее провалились глаза и запали щеки? От нее пахнет абсентом и табаком. У меня дергаются губы, но я заставляю их сложиться в улыбку.
—Я пришла в себя,— говорю я.— Это Абади велел мне отметить крестиком тот день, когда они с Кноблохом убили вдову Юбер.
