Люди теперь вспоминали о том, как при его восшествии на престол селевкидская империя достигла надира своего упадка, в то время как теперь, после почти двадцати лет беспрерывных боев, Антиох практически завоевал снова то, что потеряли его дед и отец. Фигура юного царя в сиянии его успеха запечатлелась в воображении греческого мира: он стал героем рынков. И таким образом события в одной половине империи влияли (как всегда) на события в другой. Точно так же, как удары, полученные АнтиохомII и СелевкомIII, так позднее поражение самого АнтиохаIII при Магнесии уничтожило труд его великой восточной экспедиции, и теперь успех этой экспедиции сделал положение Антиоха на Западе прочным, как никогда. Увеличение его ресурсов и еще более рост престижа представили в новом свете владычество Селевкидов в Малой Азии. Вассальные князья стали необыкновенно почтительны и доброжелательны. Несколько неопределенная гегемония дома Селевкидов над греческими городами побережья стала более строгой. И за пределами собственно империи влияние в самой Греции, которым так дорожили македонские цари, было обеспечено в новой степени. В некоторых кругах говорили, что идеал Александра – весь греческий мир, объединенный под властью одного монарха,– все-таки может осуществиться.
Если смотреть со строго исторической точки зрения, то чего же добился Антиох? Конечно, ему не удалось на сколько-нибудь постоянной основе установить селевкидское правление во внешней сфере империи, в княжествах, таких как Пергам, две Каппадокии, Армения, Атропатена, Парфия и Бактрия. Очевидно, что там, где подчиненные династии оставили у власти, при первой же возможности – первом же сокращении влияния сюзерена или возможности обходиться без него – эти династии забывали о своей преданности. Правление Селевкидов существовало, только пока Великий Царь был готов насильственно осуществлять его с помощью новых военных экспедиций, отправленных из столицы. И все-таки Антиох проявил мудрость, остановившись там, где он остановился. Это было отнюдь не неразумное великодушие. На то время ничего лучшего и придумать было невозможно. Конечно, он мог сражаться, пока не сверг бы с престола всех владетельных князей и поставил бы на их место сатрапа, назначенного им самим. Однако, поступив так, он не много бы выиграл. Новый сатрап с той же степенью вероятности, как и старый династ, мог воспользоваться удобным случаем и поднять мятеж. Великодушно пользуясь своей победой, объединив династов узами брака со своим домом, Антиох действительно обеспечил их лояльность – на какое-то время. Он мог бы расположить войска в дальних провинциях. Однако, даже если предположить, что такие гарнизоны остались бы верными царю, они оказались бы отрезанными в отдаленных местах тогда, когда они отчаянно были бы ему нужны где-то еще, и помочь им, если бы они оказались под мощной атакой, было бы чудовищно трудно.
Все основные препятствия для постоянного поселения: зависимость центральной власти от наемников, трудность сообщения между различными частями империи, финансовые проблемы – можно было устранить только с течением времени, развивая более богатые провинции, мудро управляя, полностью реорганизовав правительственный аппарат и разумно осуществляя общественные работы. Все эти факторы были предпосылками единственного эффективного средства объединения подобной империи, искусственной по своей сути, не основанной на национальности,– системы обширной и централизованной военной оккупации. Государственный муж, рассматривая проблему с точки зрения Селевкидов, обязательно поставил бы перед собой в качестве конечной цели подобную систему, но потребовалось и какое-то временное средство, чтобы поддерживать авторитет Великого Царя, пока эта цель не осуществится. И в качестве такого средства распоряжения, сделанные Антиохом, были безупречны.
Если посмотреть на ситуацию в таком свете, то достижения Антиоха, которые завоевали ему такую славу, не представляли собой завоевания Ирана как такового, но были лишь шагом в процессе завоевания, необходимым первым шагом. Станут ли они блестящим, но бесполезным tour de force, или же процесс будет доведен до логического завершения, зависело в основном от характера и политического таланта самого Антиоха. Антиох был чем-то вроде загадки даже для своих современников: казалось, что между его личностью, такой, какой она являлась в его ранних борениях, и его характером, который проявился в более поздние годы его правления, когда он сражался с Римом, была пропасть. Эту трудность, которую ощущали те, кто знал гораздо больше о тех обстоятельствах, чем знаем мы, было бы бесполезно пытаться скрыть.
Однако, в конце концов, мы можем с полным правом поближе присмотреться к источникам по более раннему периоду и позволить более раннему Антиоху пролить свет на Антиоха более позднего – и наоборот. Качества, которые проявлял Антиох в более ранний период, названы Полибием «отвага и неутомимость» (τόλμη καὶ φιλοπονία)
[1094]. Что касается физической доблести, отваги воина, то они были врожденным качеством рода, из которого происходил Антиох, и нет никаких причин предполагать, что он когда-либо не хотел проявлять свою храбрость на поле сражения. Как кажется, рухнула как раз его политическая выдержка; заметен контраст между той энергией, с которой осуществлялись его более ранние политические планы и кампании,– и теми сомнениями, безрассудностью и детской мелочностью, которые проявились в его войне с Римом. Таким образом, мы должны внимательнее присмотреться к той энергии, которую проявлял Антиох в свой более ранний период, и посмотреть, не было ли признаков этих недостатков, которые потом рассматривали в таком неприятном для царя свете. Не приходится отрицать, что этот Антиох иногда проявлял упорство и отвагу: например, он неоднократно брал врата Келесирии и прошел через гирканские холмы; определенная «неутомимость» видится и в том факте, что со времени его вступления на престол в 223г. до н.э. он почти постоянно вел войны лично. Однако иногда в его операциях проявляется заметное отсутствие продуманности: то, как он позволил Птолемеевой армии снова занять проходы в Келесирию, когда он уже однажды форсировал их и установил гарнизоны на другой стороне; его небрежность в подготовке к встрече с Птолемеем, из-за которой он проиграл битву при Рафии и тем самым разрушил труд двух кампаний.
Мы видим, что его энергия проявлялась скорее вспышками и тогда, когда перед ним вставало какое-то препятствие, а не в намеренной и решительной подготовке средств к достижению намеченной им цели, что и является приметой истинного практического гения. Она была заметна (если судить по войне с Птолемеем Филопатором) скорее в начале предприятия, когда трудности и опасности казались самыми ужасными, и ослабевала с успехом. Это энергия импульса, а не разума. Ее вызывала к жизни перспектива яркого триумфа, а не более прозаическая, но более прочная организационная работа. Мы можем хорошо понять, что энергия такого рода может все более и более очевидным образом исчезать, когда человек доживает до среднего возраста среди роскоши и лести, и его тщеславие и самоуверенность питается всеми уловками двора. И если это и есть правильный взгляд на характер Александра, то мы можем задаться вопросом, действительно ли его восточная экспедиция была частью какого-то обширного государственного плана восстановления империи на прочной основе, или же на самом деле та незрелость, которая проявилась в его конфликте с Римом, уже не была очевидна в том удовольствии, которое царь находил в своих романтических, но преходящих победах.
