Селевкидский царь вернулся в Иерусалим в качестве друга и совершил приношение в Храме. Однако в акрополе остался гарнизон, и до того, как он ушел, крепость националистов в Иерусалиме была разрушена. Ситуация, которая создалась теперь там,– власть Хасмонеев, но при этом ограниченная неприятным союзом и находящаяся под наблюдением гарнизона,– не обещала стабильности. А теперь временно отвлечемся от Иудеи и посмотрим на Северную Сирию.
Как только Лисий вернулся с царем на север, ему пришлось помериться силами с Филиппом. Филипп проиграл и бежал к Птолемею Филометору; стех пор он исчезает со страниц истории
[1582]. Дворцовая партия, к которой принадлежал Лисий, теперь владела абсолютной властью. Насколько неосторожным было их управление, показывает тот факт, что они совершили какое-то преступление (возможно, речь идет об убийстве царицы Антиохиды в то время, как она находилась в своем старом доме), что полностью заставило отвернуться от них каппадокийский двор: сальянсом, который был частью политики Антиоха Эпифана, было покончено
[1583].
В Риме решили воспользоваться слабостью селевкидского царства, чтобы подорвать его могущество еще больше. В 164г. было отправлено посольство
[1584] (вскоре после того, как стало известно о смерти Антиоха Эпифана), которое состояло из Гнея Октавия, Спурия Лукреция и Луция Аврелия, чтобы «устроить сирийское царство». Под «устройством» сенат понимал разрушение построенного недавно флота и уничтожение корпуса слонов: ито и другое противоречило условиям мира, заключенного при Апамее. Считалось, что партия Лисия согласится на все, каким бы катастрофическим или бесчестным оно ни было для царства, только чтобы охранить свои места и обезопасить себя от того, чего они больше всего боялись,– возвращения Деметрия
[1585]. Миссия продвигалась вперед медленно, рассматривая по дороге другие дела в восточных странах. Видимо, уже в 163г. они добрались до Каппадокии, и теперь плоды бездумной политики Лисия уже были налицо. Трон был не в руках АриаратаIV Евсевия: им овладел его сын Митридат, который, придя к власти, принял имя Ариарат – АриаратV Евсевий Филопатор. Он со всей энергией занимался любыми планами, которые позволили бы унизить селевкидский двор. Он нарисовал живую картину дурного правления и слабости Лисия и его партии и предложил военную поддержку римским послам. Однако послы были настолько низкого мнения о тогдашнем сирийском правительстве, что даже сочли военную поддержку ненужной
[1586].
Римляне рассчитали правильно – по крайней мере, в том, что касалось Лисия и его компании. Те не возражали против уничтожения флота и слонов. Однако Октавий не учел настроений народа, который при виде этого буквально обезумел. И ему пришлось за это заплатить. В Лаодикее, куда прибыли послы (чтобы уничтожить корабли в гавани или отправиться в путь дальше, в Египет), Октавий, упражняясь в местном общественном гимнасии, был атакован и убит гражданином по имени Лептин. Лептин немедленно превратился в героя: он расхаживал по Лаодикее, объявляя, что действовал по божественному вдохновению. Среди самых громких голосов, прославлявших его, был Исократ, преподаватель литературы из Греции, которого теперь волна народного возбуждения увлекла в политику. Он начал заявлять, что и другие послы должны разделить судьбу Октавия. Исократ высказал всю ту горечь против Рима, которая накопилась у греческих идеалистов. Однако коллеги Октавия сочли за благо бежать (163–162)
[1587].
Правительство, конечно, пришло в ужас от этой трагедии. Телу убитого посла были оказаны торжественные почести, и в Рим поспешно отправлена делегация, которая должна была уверить сенат, что двор не принимал совершенно никакого участия в этом преступлении. Однако сенат не торопился их оправдать. Он сохранял внушительную сдержанность (которая часто является следствием невежества или нерешительности), которая так озадачивала и пугала греков. Однако крах Лисию и его партии принес отнюдь не сенат
[1588].
Глава 27
Деметрий Сотер
Все это время в Италии рос юноша, который не терял надежды вновь завоевать свое наследие. Когда в Рим пришли новости о смерти его дяди (164 до н.э.), он обратился к сенату с прекрасной речью, моля позволить получить свое наследство. Сенату не приходилось сомневаться в том, что на селевкидский трон взойдет дружественный им царь: Деметрий уверил их, что он на самом деле считает себя одним из них, что видит в сенаторах своих отцов, а в юных римских аристократах – своих братьев. Сенат, как говорит Полибий, смутило такое обращение; совесть у сенаторов была не совсем чиста, но они сочли, что понимают интересы Рима лучше, чем Деметрий, и предпочли бессильного ребенка и дворцовую клику активному монарху, каким бы дружественным он ни был. Поэтому и была отправлена миссия для уничтожения кораблей и слонов
[1589].
В то время Деметрию было двадцать три года. Он с нетерпением переносил свой плен. Но это была великолепная школа. Как и в случае с Антиохом Эпифаном, быть воспитанным в Риме, а не в сирийском дворце очень многое значило для правителя царства. Дело было не только в том, что он общался с самой изысканной аристократией и наиболее энергичной политической системой в мире: вРиме он встречал величайших из своих современников-греков – в роли пленников, посланников или учителей. В кружок Сципиона Эмилиана входили философ Панетий и историк Полибий. Источником касательно дружбы Деметрия с Полибием служит нам сам Полибий. Ахейский государственный муж и селевкидский князь оба обожали спорт, и именно это в первую очередь и сблизило их. Мы можем только предполагать, скольким Деметрий был обязан своему общению с этим человеком, который наиболее широко наблюдал политику того времени, с самым оригинальным историком после Фукидида. Что-то более молодой человек – одухотворенный и энергичный – должен был получить из этого многогранного опыта, от более зрелых размышлений старшего друга – в долгих беседах, когда они ехали домой верхом или на повозке, когда вечер клонился к закату, после охоты на кабана в лесах Анагнии
[1590].
