Вскоре после прибытия в Сирию Деметрий стал пытаться договориться со своим кузеном – каппадокийским царем. Он предложил ему руку своей сестры. Однако Ариарат считал, что завоюет благосклонность Рима, отвергнув эти предложения. Он отказался от селевкидской царевны. Естественно, любая возможность дружбы между двумя дворами тут же исчезла
[1600].
Деметрий делал все возможное, чтобы склонить мнение римлян на свою сторону. Посольство во главе с Тиберием Гракхом, отправленное в 162г. после его бегства, прибыло – возможно, только в следующем году – в Каппадокию. Здесь его встретил Менохар, посланник Деметрия. Вероятно, Менохару поручили разузнать о цели посольства, и он вернулся в Антиохию, чтобы сообщить об итоге беседы. Сможет ли Антиох обратить послов на свою сторону? К счастью, сам Гракх был расположен к юноше, и Деметрий уговорил послов, послав к ним новые депутации еще до того, как те добрались до Сирии. Их встретили в Памфилии и снова – в Родосе, с уверениями, что Деметрий сделает все, чтобы выполнить пожелания Рима. Пусть только Рим скажет одно слово – «царь Деметрий!». Дружба Гракха сослужила Деметрию хорошую службу. Его доклад был благоприятен для царя, и нужное слово было произнесено. Однако Деметрий, хотя его и признали царем, еще не чувствовал полной уверенности. На самом деле сенат не мог быть уверен в любом обладателе селевкидского трона, если только тот не был полным ничтожеством
[1601].
Посланников Деметрия теперь можно было принимать в Риме, и немедленно после своего признания (160) Деметрий послал Менохара передать «корону» из 10000 золотых монет – благодарственное приношение за его воспитание, а также выдать убийцу Октавия. Кроме Лептина, который совершил это преступление, в Рим отослали и несчастного ритора Исократа, который восхвалял убийство. Лептин до конца поддерживал спокойную уверенность фанатика. Он явился к Деметрию вскоре после его вступления на престол, попросил не считать город Лаодикею хоть в какой-то степени ответственным за происшедшее и заявил, что он полностью готов отправиться и убедить сенат в том, что действовал по божественному внушению. Его энтузиазм был столь откровенно неподдельным, что сочли ненужным даже заковывать его в цепи или охранять. На Исократа же пришлось надеть деревянный ошейник и цепи, и он предавался отчаянию. Несомненно, Полибий, который описывает прибытие обоих в Рим, пишет о том, что видел. Исократ едва ли не месяцами ничего не ел. На него было страшно смотреть: больше года он не мылся и не стриг волосы и ногти. Из свалявшихся волос, которые покрывали его голову, глаза смотрели, странно сверкая и мечась из стороны в сторону. «В телесном и душевном отношении нет ничего отвратительнее человека, раз только он одичает»,– замечает в связи с этим наш ученый историк. Лептин тем временем был вполне доволен: он был абсолютно уверен, что сенату достаточно выслушать его, чтобы его отпустили.
Это посольство несколько смутило сенат: римляне не хотели ссориться с селевкидским царем. Однако они решили принять золото, но отказаться от убийцы. Они совершенно не желали, осуществляя правосудие, произвести впечатление, что сводят счеты. Деметрию был отправлен холодный ответ: «Он может рассчитывать на благоволение сената, если властью царя даст ему удовлетворение»
[1602].
Выражения эти звучали весьма торжественно: можно было подумать, что дни независимых государств в Восточном Средиземноморье уже сочтены и что Сирия фактически уже стала провинцией Рима. Но на самом деле мы увидим, что за период почти ста лет, который начинается с возвращения Деметрия, власть римлян сильно уменьшается. В 162г. римское посольство диктовало свою волю Каппадокии, уничтожило военные запасы в селевкидском царстве, делило владения Птолемеев. В какой-то момент казалось, что римляне сейчас примут формальную власть над этими регионами. Но с возвращением Деметрия открытое господство Рима прекращается. Восточные державы по большей части снова были предоставлены собственной участи. Дома Селевка и Птолемея сражаются в своих семейных распрях без вмешательства Рима – дипломатический ход Попилия уже не повторился.
Причиной этого отступления стали изменения в правящей аристократии. В дни опасности, когда Ганнибал стоял у ворот, римская аристократия показала несгибаемую решимость, но в дни процветания она быстро становилась испорченной и ленивой. Никакая твердая политика не могла сосуществовать с коррупцией, которая день ото дня становилась все более вопиющей. Постановления сената мог получить тот, кто платил больше; даже тот, кто оскорблял величие Рима, мог откупиться. Престиж Рима колебался, когда оказалось, что он высказывает заявления, которые не может воплотить в жизнь. Тимарху римляне выказали поощрение, если не дружбу: врезультате он погиб без поддержки и никем не был отмщен. Рим отказал в поддержке Деметрию, и он занял трон без нее. Когда Рим снова стал диктовать свою волю народам, сила находилась уже не в руках аристократии. Тогда она была во власти того или иного великого полководца, который использовал легионы для собственных целей. Именно такое положение дел стало правилом в монархии Цезарей
[1603].
Но даже в течение периода олигархического беспорядка Рим поддерживал определенное влияние на Востоке. Оно осуществлялось двумя способами. Во-первых, значительная часть престижа, который Рим приобрел, свергнув АнтиохаIII и Македонское царство, сохранилась в сознании людей. Мир всегда наполовину управляется воображением. Во-вторых, функции, которые Рим стал осуществлять в качестве всеобщего арбитра и посредника, дали ему господствующую позицию в дипломатической интриге, и без какого-либо открытого вмешательства римляне могли вести свою игру, выставляя одного властителя против другого, раздувая все элементы внутренних раздоров, и в конце концов сделать ситуацию очень неприятной для любого, кто вызвал неудовольствие Рима. Естественно, это подспудное влияние скорее подозревали, чем могли доказать.
Сенат, таким образом, продолжал играть на страхе, который внушало римское имя, чтобы издавать декреты и посылать бесчисленные комиссии для арбитража в делах народов. Поощрения и милости римлян все еще стоило добиваться, и посланники восточных правителей не прекращали приносить золотые венцы и осыпать сенат цветистой лестью. Но дома те же самые властители вели свои дела, особо не сдерживаясь.
Деметрий, в то время как его друзья в Риме смотрели на него косо, вынужден был прибегать к собственным ресурсам. Но эта изоляция только подкрепила его решимость. Разве невозможно было для сильного властителя даже теперь восстановить селевкидское царство, вернув ему силу, независимость и славу?
О внутреннем управлении при Деметрии Сотере мы можем судить по тому, что произошло в Иудее. Мы видели, что результатом слабой администрации Лисия стал нестабильный компромисс: хасмонейская партия осталась у власти. Но было совершенно очевидно, что дом Хасмонеев, побуждаемый славой, которую он завоевал в войне за религию, не удовлетворится ничем, кроме абсолютного господства в пределах Иудейского государства и освобождения этого государства от любого внешнего контроля. С точки зрения государственного мужа, чьей целью было сохранить селевкидское царство как единое целое, от Хасмонеев, безусловно, надо было избавиться. Конечно, государственный муж при этом как только возможно пощадил бы религиозные чувства иудеев, но оставить Хасмонейский дом у власти было бы слепотой и безумием. Задача становилась тем легче, что цель, за которую теперь сражались Хасмонеи,– их собственное господство – не внушала той же самой страстной преданности со стороны наиболее одухотворенных людей нации, что и дело религии. Хасиды были довольны, если Закон был в безопасности.
