Особой эмблемой дома Селевкидов был якорь, который появляется на многих их монетах. В позднейшие времена ходило много историй, которые объясняли его появление,– говорили, что Лаодика, мать Селевка, видела сон, что она зачала от Аполлона и что бог дал ей перстень с символом в виде якоря. Она действительно нашла случайно такое кольцо на следующий день, и Селевк всегда его носил
[1889]. Рассказывали, что мать дала ему это кольцо, потому что во сне ей сказали, что там, где он его потеряет, он станет царем, и что, когда Селевк был в Вавилоне, он споткнулся о камень, камень подняли и под ним нашли якорь, что означало, что Селевк здесь и останется
[1890]. Поскольку якорь встречается на монетах Селевка, когда тот еще был сатрапом Вавилона (до 305 до н.э.), то, очевидно, это был герб, принадлежавший его семье еще до того, как он основал империю. В этом случае происхождение этого символа покрыто мраком, и, если мы отвергаем позднейшие рассказы, мы вряд ли получим какой-либо результат, выдвигая предположения наугад. Интересно поверье, что все наследники Селевка рождались с меткой в виде якоря на бедре
[1891].
Язык двора и правительства, конечно, был греческим. То, что селевкидский царь владел языком кого-то из своих местных подданных – арамейским, финикийским или персидским,– очень маловероятно; считалось чудом, что последняя Клеопатра говорила по-египетски. Насколько долго просуществовал македонский, мы не знаем: видимо, думали, что для Птолемея или Селевкида было уместно сохранять речь своих отцов, но некоторые, как нам говорили, этого не делали
[1892]. Интеллектуальная атмосфера двора была греческой; степень этого эллинства зависела от отдельного царя. Селевкидский двор не мог состязаться в литературном блеске с Птолемеевым или пергамским; однако за столом государя можно было встретить достаточно много греческих писателей, философов и художников. Арат из Сол какое-то время жил при дворе АнтиохаI и подготовил издание Одиссеи по приказу царя
[1893]. Поэта Эвфориона АнтиохIII сделал библиотекарем в общественной библиотеке Антиохии, и он закончил свои дни в Сирии
[1894]. АнтиохIV, конечно, был исключением в своем эллинском энтузиазме, и на какой-то момент при нем Антиохия стала главным центром художественной деятельности в греческом мире. Недавно расшифрованный папирус из Геркуланума выставляет в любопытном свете отношения царя с философами. Папирус представляет собой жизнеописание эпикурейского философа Филонида. Антиох Эпифан не особенно благоволил этой школе, и Филонид отправился к сирийскому двору с большой компанией ученых людей, чтобы переубедить его. После того как Антиоха завалили грудой из не менее ста двадцати пяти трактатов, он сдался. Царь принял эпикурейскую доктрину и далеко продвинулся в качестве ученика. Позднее Деметрий Сотер очень любезно обращался с Филонидом; он настаивал на том, чтобы философ все время был с ним, чтобы они могли спорить и читать вместе. Так Филонид приобрел большое влияние при дворе, которое он не использовал, как подчеркивает его биограф, поразмыслив о том, что другие философы делали в таких обстоятельствах, ради того, чтобы получить голос в совете, или место в посольстве, или что-то в этом роде. Филонид предпочел помочь в нужде греческим городам, таким как Лаодикея-на-море
[1895]. Даже Александр Балас интересовался философией и объявлял себя стоиком. Селевкидские цари сохраняли контакт с эллинской культурой практически до конца династии. Мы можем так думать по тем местам, где были воспитаны некоторые из позднейших царей: Антиох Грип – в Афинах, АнтиохIX – в Кизике. Антиох Грип, как мы уже видели, и сам что-то писал.
Письмо царя Антиоха, процитированное у Афинея, показывает совершенно другое отношение к философам. Официальному лицу, которому оно адресовано,– Фанию – приказывают, чтобы он не позволял ни одному философу находиться в «городе» или на его территории, поскольку они приносят большой вред молодежи. Все философы должны быть изгнаны, все молодые люди, пойманные на том, что общались с ними,– повешены, а их отцы подвергнуты строгому допросу. Радермахер, который проанализировал этот странный документ
[1896], показал, что греческий язык в нем – народный, и предположил, что он является иудейской подделкой, призванной дискредитировать селевкидских царей. То, что какой-либо селевкидский царь желал бы выгнать всех философов из царства – так, как понимает это письмо Афиней,– безусловно, невероятно. Но мне кажется вполне возможным, что они могли быть изгнаны из какого-то конкретного города, даже из Антиохии, если посчитали, что они насаждают опасное республиканство. Мы должны напомнить себе еще раз, что было некое радикальное несоответствие в положении селевкидского царя как покровителя и защитника эллинизма и как властителя греческих городов-государств. Какой именно аспект выходил на первый план – зависело от обстоятельств того момента, и в последние бурные годы династии мы видим значительное движение к независимости в греческих городах Сирии и Киликии. И именно эти последние цари, которые упали до уровня почти что предводителей разбойничьих шаек, могли бы проявлять такой убогий эллинизм в своем литературном стиле – как и на их монетах. Таким образом, мне кажется возможным, что это письмо было написано каким-нибудь Антиохом из поколения Филадельфа или Азиатского. Однако я не буду отрицать, что гипотеза Радермахера в такой же степени возможна.
Я считаю, что церемониал селевкидского двора был гораздо свободнее, чем в иранских царствах. Например, нет никаких свидетельств того, что кто-либо из Селевкидов пытался ввести восточную практику падения ниц перед троном (проскинесис), как это делал Александр. Несомненно, главными развлечениями монарха были охота и пиры: ито и другое занимало большое место в древнем македонском, как и в древнеперсидском образе жизни
[1897]. У нас есть указания на то, что древняя страсть к охоте не вымерла в домах Селевкидов и Птолемеев. ДеметрияI, как мы видели выше, Полибий знал как страстного охотника, и даже в период последнего упадка династии Антиох Кизикский славился своей храбростью и умением на охоте. То же самое говорят нам и о ПтолемееV Эпифане
[1898].
На царских пирах блеск и изобилие золотой и серебряной посуды, льющиеся рекой роскошные вина – как кажется, свидетельство восточной роскоши
[1899]; но ни в какой другой момент не проявлялась так явно разница между македонскими царями и восточным Великим Царем. Особое положение и недоступность восточного монарха были одной из его существенных характеристик
[1900]. С другой стороны, даже Александр, хотя и перенимал все манеры Великого Царя, до конца поддерживал старые македонские обычаи товарищества и дружбы за чашей вина. То, что в такие часы македонский царь позволял себе отбрасывать все свое достоинство, казалось неприличным более церемонным грекам, и истории, которые нам рассказывают об Антиохе Эпифане, до некоторой степени объясняются македонскими обычаями. Мы слышим, что при дворе его отца, Антиоха Великого, танец с оружием исполнялся за обедом не только друзьями царя, но и самим царем
[1901]. Следует обратить внимание, что для вождя танцевать военный танец после пира – обычай, который, как показывает нам Ксенофонт, существовал и у соседей македонцев – фракийцев
[1902].
