Аполлон Дельфийский почитался и в доме Селевка. Стратоника, судя по всему, особенно показала себя щедрой последовательницей этого божества. Храмовые записи показывают, что подарки поступали как от нее, так и от Селевка
[285].
Самому Селевку оставалось всего семь месяцев – от битвы при Корупедии до его кончины – за которые он мог разобраться со всеми вопросами, встававшими в отношениях греческих городов на азиатском побережье и силы, правившей внутренней частью страны. За семь месяцев ему удалось сделать немного: он лишь успел разобраться в ситуации, и даже об этом немногом почти все свидетельства исчезли. Кажется, что он, во всяком случае, быстро обратился к вопросу о греческих городах и послал «управителей» (διοικηταί) в различные области, чтобы они доложили ему о положении дел. Так, по крайней мере, как говорит нам гераклейский историк, он поступил с северными городами
[286]. Только его сообщение проливает лучик света на тьму этих семи месяцев. Представителем царя, назначенным, чтобы посетить города Геллеспонтской Фригии и северного берега, стал некий Афродисий. Он, как и следовало, прибыл в Гераклею. В этом городе – и, как мы можем предполагать, в большинстве других – падение Лисимаха уже вызвало чувства, благоприятствовавшие делу Селевка. Как только новости о битве при Корупедионе достигли Гераклеи, народ восстал, чтобы стряхнуть ненавистное иго царицы. Депутация явилась к ее управителю Гераклиду, сообщив ему, что люди решились вернуть себе свободу, и предложила ему обойтись с ним любезно, если он спокойно уедет. Гераклит неправильно оценил свое положение, разъярился и начал приказывать вывести людей, чтобы казнить их. В городе все еще был гарнизон, который мог подавить волнения. Однако этому гарнизону, к несчастью, не заплатили, и они увидели, что для них будет полезнее договориться с горожанами: таким образом, они приобрели бы свободу для города и средства для себя самих. Гераклид сам оказался под стражей. Стены крепости, которая так долго принуждала город к повиновению, были сровнены с землей. Был выбран народный предводитель, и к Селевку послали посольство. Это посольство уже уехало, когда в городе появился Афродисий. Все, казалось бы, обещало прекрасные отношения между Гераклеей и царем, особенно потому, что они уже вели ту битву, которую центральное правительство вело против вифинца Зипойта. По какой-то непонятной нам причине Афродисий рассорился с жителями Гераклеи. Он вернулся к Селевку с докладом, неблагоприятным в отношении одной лишь Гераклеи – из всех городов, которые он посетил. Послы гераклеотов все еще были у царя, и в результате доклада Афродисия произошел злополучный разрыв между городом и династией Селевка. Царь начал с высокомерных слов. Смелый гражданин в ответ на это бросил резкий ответ: «Селевк, Геракл сильнее»
[287]. Его дорийский диалект был таким грубым, что Селевк его даже не понял: он недовольно вытаращился на него, а потом отвернулся.
Когда новости о том, что царь отвернулся от Гераклеи, дошли до города, они вызвали переворот в политике. Теперь сформировалась лига, враждебная правящему дому. В нее вошли Гераклея, родственные ей города Византий и Халкедон и – что имело более зловещие последствия – персидский князь Митридат. Враждебность между греками и варварами была одним из обстоятельств, которые были очень выгодны для греческой династии, которая хотела владеть этими прибрежными областями, где два элемента входили в контакт. Неловкость в отношениях с греческими городами могла, как мы видим, превратить эту враждебность в союз. Города этой лиги представляют, однако, в данном случае исключение. Что касается других городов севера, то Афродисий, как мы уже видели, не мог сказать о них ничего дурного, и греки Малой Азии, судя по всему, в этот момент смотрели на дом Селевка с чувством благодарности и надежды.
Итак, глядя на историю греческих городов Азии в целом – с падения Персидской империи до того момента, как Антиох был призван, дабы получить свое наследство, мы должны признать, что результат того, что власть перешла из рук иранцев в руки эллинов, вряд ли был таким, как предсказал Исократ. Те, кто еще помнил мечты и уверения предшествующего периода, те, чья юность прошла под знаком «Панегирика» и «Письма к Филиппу», должны были чувствовать определенное разочарование теперь, когда уже почти полстолетия прошло с зари Граника. Неужели в конце концов эллинская цивилизация должна была завершиться монархией?! Автономия городов, казалось, была так же мало застрахована от таких князей, как Лисимах, как и от Артаксеркса или Дария. «Повиноваться наместнику царя»– жестокие слова, которые города все еще вынуждены были слышать. То, что городам пришлось иметь дело с царями, чья грубая сила превосходила их собственную, то, что дела этого мира управлялись не законодателями или теоретиками, а превосходящей силой, то, что городам пришлось признать, что их права только терпят, то, что хотя власть царей над городами и не признавалась в политической теории, но при этом действия царей не сдерживалась никакими формами конституции, а единственно их собственными решениями,– все это были факты, которые должен был осознавать любой, кто попытался бы копнуть вглубь.
Вместе с тем было бы неверно отрицать, что греки получили огромную пользу от македонского завоевания. Если власть, под которой они оказались, была не менее автократической, чем персидская, она была гораздо более снисходительна. Если цепи с греков и не сняли, они в любом случае оказались мило позолочены, а для таких чувствительных людей, как эллины, сам тот факт, что их самолюбие щадят, уже наполовину уменьшал оскорбление. Если думать о некоторых фактах и было неприятно, то царское правительство помогало всем их спрятать: оно называло города своими «союзниками», а деньги, которые они должны были платить,– вкладом в общее дело. Таким образом, уменьшалось то оскорбление морали и чувствам, которое наносило старое правление варваров; вматериальной сфере выигрыш городов был гораздо более бесспорным. Мы, видимо, можем предположить три главных аспекта, в которых правление македонских вождей оказалось благотворным. Во-первых, они показали себя, как мы уже видели, достаточно готовыми к тому, чтобы использовать свои богатства ради блага городов, чтобы украшать святилища и финансировать общественные работы. Во-вторых, они были естественными защитниками городов против варваров, а варвары, как мы уже видели, все еще оставались опасностью во многих областях Малой Азии. И наконец, если ссоры разных македонских династий привлекали разные города в качестве союзников того или другого дома, то установление власти одной династии мешало в пределах сферы ее господства разрушительным стычкам городов друг с другом. Была одна господствующая над всеми власть, решениями которой регулировались отношения между городами. В качестве компенсации за ущерб, нанесенный самоуважению и амбициям городов их подчинением, им предоставляли в определенной степени мир и расширенные ресурсы
[288].
