На весь вопрос о стране за Тавром, так, как он вставал перед домом Селевка, ощутимо повлияло появление этого нового элемента. Прибытие галатов стало началом новой фазы. До этого мы видели, что власть греков, такая, какой ее воплощали последовательно Александр, Антигон, Лисимах и дом Селевка, всегда обещала эффективно править страной, но ее снова и снова побеждали какие-то с виду случайные обстоятельства: ранняя кончина Александра, война за войной между диадохами, перемена династии. Казалось вполне возможным, что греческая династия преуспеет в этом деле, если только дать ей период спокойствия от внешних затруднений. Но теперь задача стала несравненно более трудной. Необходимым условием ее достижения стало то, чтобы галаты не только были побеждены, но и либо истреблены, либо покорены. Проблема была не в том, что они мешали высшей власти как независимая держава: они не образовывали государства со своей последовательной политикой. Они мешали – так же как правительствам на Востоке в основном мешают такие неассимилированные элементы – тем, что они всегда могли предоставить силы любому противнику этой высшей власти. Все противники, с которыми до этого имел дело дом Селевкидов, все будущие мятежники теперь имели в своем распоряжении неистощимый источник силы, из которого они могли черпать. Это было не новое государство, но огромная масса воинов-наемников, которые встали лагерем в этой стране: теперь галаты, продавая свое оружие то одному нанимателю, то другому – одна часть их селевкидскому царю, другая врагам царя,– поддерживали нестабильное равновесие между конфликтующими державами Малой Азии и мешали утвердиться одному верховному государю.
Для греческих городов результат оказался двусмысленным. С одной стороны, им приходилось страдать от вторжений варваров или платить им дань; сдругой, возможности царей урезать их автономию ограничились. В зависимости от того, как они смотрели на эту тему – с той или другой стороны,– они видели в варварах опасность, а в царях – спасителей эллинизма, или же опасность в царях, а варваров считали своими защитниками
[343]. Кажется, что вначале преобладал первый аспект: первые дни галльского вторжения были, видимо, самыми худшими – пока новые и новые удары не заставили галатов удалиться вглубь страны; города в это время могли искренне считать, что цари сражаются за их дело против варваров. Затем, когда пробил час и цари приобрели некоторое преимущество, города начали забывать о своих страданиях и стали не без удовлетворения смотреть на врагов-галатов, благодаря которым победы царя оказались неполными.
Ведь Малая Азия, в отличие от Греции, не пыталась снова отбросить чужой элемент, который вошел в ее систему. Галаты пришли в Азию, чтобы остаться. Возможно, еще с первого их появления Антиох направил против них все силы, которыми он мог располагать (ибо людей у него было мало)
[344]. У греческих городов также были определенные ресурсы для сопротивления. Встретившись с таким отпором, галаты постепенно были вынуждены положить предел своим бесцельным странствиям и более или менее осесть на определенной территории, ставшей для них своей. Отсюда они все еще могли наносить удары своим соседям, но в то же время они сделали шаг от кочевой жизни к оседлой. Внутренние регионы Фригии, где в разбросанных деревеньках обитали крестьяне, давно привыкли склоняться перед иноземными хозяевами, персами и македонцами: завоевать их было легко. Тут галаты стали устраивать себе дом. Их отряды состояли из людей трех племен или наций: каждое из них заняло свою территорию. Они расположились друг рядом с другом вдоль севера центрального нагорья, вокруг древних фригийских городов и памятников старых азиатских религий. Трокмы завладели самой восточной частью страны с центром вокруг Галиса в Тавии; центр следующего племени, тектосагов, был в Анкире; третьего, толистоагиев
[345],– в Пессинунте, где с незапамятных времен с фанатичными обрядами почитали Великую Мать фригийцев. Именно с последним племенем, как самым западным, и приходилось в основном иметь дело грекам
[346].
Мы не можем дальше проследить процесс, посредством которого галаты были вынуждены осесть на земле, и не можем сказать, когда или посредством каких шагов приняла свою форму система, описанная Страбоном
[347]. Когда галаты впервые прибыли в Азию, ими, как говорит Мемнон
[348], руководили семнадцать вождей, из которых первый ранг принадлежал Лутарию и Леоннорию. У Страбона мы видим гораздо более регулярную организацию. Каждое из трех племен было разделено на четыре тетрархии: вкаждой тетрархии был свой вождь (τετράρχης); под его властью находились судья (δικαστής), полководец (στρατοφύλαξ) и еще два подчиненных ему полководца (ὑποστρατοφύλακες). Двенадцать тетрархов как коллегия обладали высшей властью над всей нацией; им содействовал Совет из 300 человек, который встречался в определенном святом месте (Δρυνά μετον). Один Совет обладал юрисдикцией в случае убийств; во всех других случаях судебная власть принадлежала тетрархам и судьям. Организация этой орды должна была быть гораздо более слабой, когда она впервые распространилась по Малой Азии.
Дом Селевкидов в те дни играл почетную роль, как защитник цивилизации против галлов. Это была роль, в которой все греческие цари очень хотели блеснуть. Даже ПтолемейII, когда ему удалось разобраться с мятежным отрядом галльских наемников, разделил, по словам его придворного поэта, с самим дельфийским богом славу победы над этими «титанами нового времени с дальнего запада»
[349]. На такую славу Антиох мог притязать с гораздо большим правом. Его действительно помнили как Сотера – Спасителя или даже (если судить по его культу в Селевкии Пиэрийской)
[350] как Аполлона Сотера
[351]. Его называли так, пишет Аппиан, поскольку он «изгнал галатов, захвативших Азию»
[352]. Этого Антиох не делал, но он одержал одну или больше побед, что, несомненно, повлияло на сдерживание галатских набегов на побережье и принесло облегчение некоторым областям. Его галльская война, судя по всему, была воспета в эпосе Симонидом из Магнезии
[353], но бессмертной славы этим он не заработал. Только история о битве, где галатов напугал вид слонов царя, сохранилась в популярном виде у Лукиана.
